Судя по всему, он был просто помешан на том, чтобы принуждать людей к чему-то, наглядно им демонстрируя, что у него есть эта возможность — принудить. Это были даже не сексуальные предпочтения, а какая-та жизненная позиция. Или детская травма. Даже наверняка. Но у меня это вызывало разве что легкое любопытство — грустная история детства могла бы сделать мою статью еще интереснее!
Да, я была равнодушна к его пристрастиям, они не вызывали у меня праведного негодования, пока не касались меня лично. Но я осталась бы к нему также равнодушна, даже если бы за всем этим крылась самая трагическая на свете история детства. В моих глазах это бы его никак не оправдало — я не видела необходимости как-то оправдывать чье-то желание насадить свою власть.
Хотя такое поверхностное и вульгарное проявление этого желание заставляло меня чуть брезгливо кривиться. Насиловать проституток? Выгонять на улицу стариков? Разве это не жалко?
Он рождал желание щелкнуть его по носу. Поступить с ним также, как поступал он, но сделать это изящно, а не вот так вот.
Половину ночи я переслушивала и перечитывала материалы. Делала наброски статьи, выписывала основные и второстепенные тезисы, подводила к ним аргументы и живописные иллюстрации из собранных историй. Но никак не могла добиться того внутреннего удовлетворения, которое бы говорило мне, что работа, если и не идеально, то хороша.
Я выпила уже две чашки чая, съела все бутерброды и перегрызла половину запасов печенья. Но мысль упорно не шла. Надо было освободить ей дорогу!
Я перестала думать о статье, о Вораме Вольте, о дедушке Луке, о Марте… И пошла за третьей чашкой чая, собираясь выпить ее на крылечке, наслаждаясь ночной прохладой. Надо передохнуть и отвлечься, а то у меня уже глаза замылены.
Я спускалась по лестнице на первый этаж. В одной руке светильник, в другой — пустая кружка. Вообще-то, было немного жутко. Каждый шорох в пустом доме настораживал. Когда я наконец дошла до кухни, то включила все светильники, и, вроде, успокоилась; заварила чаю, нетороплива пошоркала в сторону крыльца. Предусмотрительно захватила с собой покрывало с дивана в гостиной и, закутавшись в него, села на ступеньки и стала сдувать парок над кружкой.
Небо было глубокого темно-кобальтового цвета, такого яркого и глубокого, какого я никогда не видела. И такое близкое-близкое, не то что в мегаполисах. Город спускался вниз, к такой же темной, как и небо, а может даже темнее, глади огромного озера, больше похожего на море без волн.
А к горизонту небо светлело в голубовато-розовый цвет и в такой же цвет от горизонта светлело озеро Нерша. Было тихо, и эта тишина рождала какую-то особую объемность пространству. Каждый звук, даже не громкий, удивлял и немного пугал своей чужеродностью.
Как в городе может быть так тихо? Может это что-то вроде спального района? Когда я лучше узнаю это место, оно перестанет меня так удивлять и восхищать? Надеюсь тогда, что я никогда не узнаю его до конца. Хотя с местными законами познакомиться все же стоило, а то они тоже не прочь иногда удивить в самом грустном смысле этого слова…
Я выдохнула и уронила голову на колени. Ну конечно. Законы! Как можно опустить Восточное Отделение Стражи ниже плинтуса по настоящему красиво, не зная законов? Спасибо тебе, деда Лука, что подкинул мне книжонку с основными законами Империи и Особыми Законными Актами, касающимися Высокого Города. Кажется вторую половину ночи я потрачу на самое скучное чтиво на свете, но чего не сделаешь ради благого дела?..
Я неторопливо поднялась, сладко потянулась, улыбнулась самому красивому небу на свете и потопала наверх — к знаниям!
Так я и просидела ночь над книгой, параллельно делая наброски для статьи. К шести утра начал задаваться рассвет, и я оторвалась от работы. Пошла вниз, за новой порцией чая, а потом неожиданно для самой себя вышла встретить солнышко на крыльцо, все с тем же покрывалом и с той же кружкой. Улеглась на перила, привычно сдула с кружки парок от чая, вдохнула немного морозный утренний воздух. Под ногами клубился жиденький туманчик, на ступеньках было немного сыро. Я смотрела за тем, как просыпается город вслед за солнцем, так же неторопливо.
Зевала я так, что челюсть хрустела, глаза то и дело закрывались, а утренний туман по ногам заползал в голову. Я решила, что стоит пару часов поспать и продолжить работу если не на свежую, то хотя бы на посвежевшую голову.
Я знала, что надолго не засну — когда я начинала сводить всю информацию в один текст, на меня нападала ужасная неудовлетворенность, которая не проходила, пока я не заканчивала работу. Поэтому я преспокойно заползла под одеяло, свернулась там клубочком и провалилась в сон практически моментально.
Я опять оказалась на обрыве, но уже одна. Время бежало. Бежало облаками, солнцем, луной, сменой времен года, часами на ратуше, и другими часами… я знала, что они установлены на императорском дворце, но видела их почему-то прямо перед собой. Огромные, в бирюзе и золоте, с бегущими как в последний раз стрелками на нескольких циферблатах, они должны были закрывать мне вид на город, но почему-то не закрывали...
Когда я проснулась, часы показывали полдевятого утра. Я прямо в ночной рубахе, которую мне выделила Ева пошлепала в ванную комнату на втором этаже — и освежиться, и взбодриться перед работой. Долго плескаться не стала, потому что рабочее возбуждение уже гнало меня наверх, к бумагам. Через пару часов я более-менее была удовлетворена результатом, так что закинула текст статьи, бумажку со всеми именами и стопочку со стенограммами записей камушков в сумку, оделась и пошла вниз — завтракать.
На кухне было какое-то оживление: ласковый смех Евы, незнакомые мужские голоса о чем-то спорили, звон тарелок и ложек.
— Доброе утро, — поздоровалась я.
— Доброе утро, милая! — улыбнулась Ева и мое и без того хорошее настроение тут же поднялось на пару ступенек.
— Это она?! Она же, да? — вперил в меня глаза какой-то чудик с всклоченной темной шевелюрой в мятой черной рубахе, — какая-то она не женственная…
— Не думаю, что в этом доме еще одна странная девица живет, так что не задавай тупых вопросов. Ну конечно она!— оборвал его чопорного вида молодой мужчина с приглаженной волосок к волоску темными волосами и серьезным, как у Олежи во время запора, взглядом. Оба мужчины были темненькие, худощавые и высокие, с похожими чертами лица — не слишком выразительными, но приятными.
— Шура, знакомься, это Дорик и Борик! — представила мне мужчин Ева, заставив меня фыркнуть от смеха в кулак, а их поморщиться от досады, — Дорик, Борик, знакомьтесь, это Шура!
— Ева, любовь всей моей жизни, — пафосно начал приглаженный Борик, — я же просил не коверкать мое имя в присутствии посторонних! Шура, — повернул он ко мне мгновенно посерьезневший взгляд, — этого Дурика можешь называть как хочешь, а меня зовут Бор.
— Шура! — взвился с места всклоченный Дорик, — меня зовут Дор, а этого зануду все зовут Бобриком — и ты не стесняйся!
— Вы братья? — спросила я, усаживаясь за стол и принимая у Евы тарелку с завтраком.
Оба, как по команде, разлаялись, возмущенные до глубины души таким предположением. Накинулись на меня так, будто сама мысль о том, что они могут быть связаны кровью, даже не высказанная — святотатство, преступление государственного масштаба, а уж вслух такое спрашивать…
— Ты совсем что ли?! — орал Дурик, — да мы же не похожи совсем!
— Это просто оскорбительно, ставить меня на одну ступень с этим!.. — кипятился Бобрик.
— Ладно-ладно, — примирительно подняла руки я, — как скажете, вы совсем не похожи.
— Вот и правильно!.. — уселся обратно на свое место всклоченный, — вот и хорошо, что ты поняла…
— Не говори больше таких вещей, будь добра! — скривился в мою сторону прилизанный. Где Ева их откопала? Что же, вежливое обращение они не заслужили, поэтому…
— Значит, Дурик и Бобрик, — начала я, прожевав кусок яичницы и полюбовавшись на вновь готовые взорваться физиономии, — вы в гости или живете тут?..
Я шла по улице и улыбалась солнышку! Какой чудесный день!