— А она… была против? — уточнил мужчина, скривив лицо; Аррирашш посмотрел на него, как на идиота, — Понял-понял! Не знаю… Наверное, можно. Но это ж как извернуться надо! На самом деле, это гениально. Не уверен, что смог бы такое сам… Ну да артефакторика не мой основной профиль, но все же… Это исключительный талант. Таких по пальцам пересчитать. И мышление нестандартное. Чисто теоретически, я понимаю, что такое возможно, но ни в какие научные нормы не вписывается!
— Потом будешь восхищаться! — рявкнул Бор, — Предположим, что перенеслась она так. Если уж кто-то перенастроил артефакт и ключевым моментом для себя поставил ваши жаркие ласки, полагаю дело может быть именно в них? Кто-то, кого не устраивает ваша близость? Тех, кто мог об этом знать, по пальцам пересчитать. Так же, как и тех, кто мог бы об этом догадываться. Итак, пиши… Арши?!
— Арши, стой! — крикнула Ева в догонку, но он уже скользнул плавно из окна, расправляя крылья. Они блеснули золотом пера на солнце, и огромное гибкое чешуйчатое тело взмыло в небо, закрывая тенью прохожих, которых секунду назад раскидало воздухом, взволнованным взмахом широких крыльев.
Ева покачнулась тоже, и граф ее придержал, чтобы не упала.
— Он понял, кто это, — озвучил он мысли всех в комнате, — А я-то, грешным делом, решил, что больше всего подхожу на роль подозреваемого…
— Если тебя это успокоит, то я тоже, — кивнул Дорик, — Но что нам теперь делать? Куда он там полетел-то хоть?..
Ева опять перегнула через подоконник, ухватившись за него руками, и уставилась дракону вослед взглядом керамических глаз.
— Во дворец.
— Не уверен, что сидеть и ждать — хорошая идея, — потянул Бор, с сомнением глядя на большую деревянную спину, затянутую дорогой тканью, — Но если он знает, кто это… Нам есть вообще смысл его догонять?
— Есть, — кивнула Ева, — Но как проникнуть во дворец — это еще надо понять. В любом случае, я, кажется, догадываюсь, на кого подумал Арши… И даже предполагаю, где искать Шуру.
— Его Величество?.. — предположил Бор.
Она мотнула головой.
— Ему сейчас не до этого. У него свой секрет, с которым он не знает, что делать. Нет ему до Шуры дела. Да и разбиралось бы с ней, в случае чего, полагаю, Теневое Министерство.
— У нас нет такого приказа — это точно. Я бы знал.
— Ева, кто это? — не выдержал Бор.
Она повернулась от окна и посмотрела на мужчин немного расфокусированно, будто вспоминая что-то. Ветер встрепал льняные, чуть волнистые локоны за ее спиной.
— Думаю, это Первый Советник, — прошелестела она, грустно улыбнувшись, — Хороший мальчик, но порой излишне категоричный в своей преданности. Его отец был безумно талантливым артефактором, но… Я не очень хорошо помню эту историю. В любом случае, последнее время он крайне назойливо советовал Арши не связываться с людьми. А если точнее, с Шурой, — она задумалась, разглядывая стену по левое плечо, — Есть еще кое-что, о чем я не могу сказать. Это не касается нашей девочки, но могло… скажем так, сосредоточить его злость от невозможности исправить ситуацию на ней.
— Вы уверены? — нахмурился граф Сибанши.
— Практически, — кивнула Ева, — Стоило подумать на него раньше… Но он такой хороший мальчик. На него думать совсем не хочется. В любом случае, я догадываюсь, каким способом он решил от нее избавится.
Ева помнила это место. Дворец. Сверкающий, огромный, возвышающийся над столицей на немыслимой высоте. Древний, полный тайн. Порой довольно жутких.
«Не ходи в лабиринт — людям там рады, но людям там не место, — улыбнулся ей когда-то маленький принц, — Ты и другим скажи: людям там не место.»
Вдалеке послышался рев.
— Долетел, — вздохнула Ева, — Ну что, мальчики! Как будем вламываться в императорский дворец? Есть идеи? Потому что меня туда точно не пустят!
Борик вдруг хмыкнул.
— Есть одна идея. Шурке бы понравилась!
Шарам ехал по улицам Высокого Города в закрытой карете. Вот и все. Дело сделано. Даже если на него подумают, а мужчина вполне такое допускал, доказать это будет невозможно.
Руки слегка потряхивало, так что он сцепил их в замок и крепко сжал. Дело сделано. Из лабиринта человечке не выйти. Остальное, в общем-то, не так важно. Его Высочество не опозорит себя связью с ней. Дело ведь было только в ней? Дядюшка Императора, как бы ни была сильна его любовь к людям, за многие сотни лет никогда не рассматривал их как объект своей страсти. Значит, дело было в ней. Что он в ней нашел, только Отцу-Дракону ведомо — да простит он заблудшего сына своего! Как на вкус Шарама, отвратительная девчонка — взбалмошная, нечесаная, невоспитанная особа. Но Его Высочество, хоть и виртуозно орудовал расческой, порой заставляя даже самого Шарама смирно сидеть, пока ему плетут какую-то мудреную косу, тоже был довольно взбалмошным, если не сказать больше.
Но теперь это уже не важно. Ведь дело сделано. Хоть что-то он должен был сделать, хоть от одной опасности он своих сюзеренов уберег. И не слезет с Его Величества, пока тот не даст ему разобраться со второй. Да! Первый Советник мог бы просто закрыть глаза и ничего не делать. Не хотят помощи — пусть сами разбираются. Но это так не работает — он знал. Однажды он уже не стал лезть со своей помощью, и это закончилось катастрофой. Для одной трижды никому не нужной семьи, но — катастрофой.
Самое ужасное — это не назойливость. Не влезание в чужие дела. Не неуважение к чужому праву делать со своей жизнью, что хочет. Самое ужасное — равнодушие. Молчание. Страх влезть не в свое дело. Особенно, когда речь идет о благополучии целого государства.
Поэтому он никогда не боялся высказать хоть даже Его Величеству свое мнение. Не боялся на нем настаивать, если считал себя правым. Не боялся лезть не в свое дело. Ведь если что-то тебе дорого, значит это твое дело?
Мать Шарама была драконицей. Не слишком знатной, не очень красивой, довольно слабой, как магически, так и душевно. Может поэтому его отец и полюбил ее — ему нравилось быть главным, хоть эта роль совсем ему не подходила. Псы и не должны быть главными, стезя псов — верно служить своим хозяевам. И хоть расой Шарам пошел в мать, нутро его было, как у многих поколений его предков — оборотней-псов. Первого Советника так и звали за глаза во дворце — Пес Императора. Шепотом, хихикая в ладошку — они думали, что насмехаются. А для него это было ближе имени, ближе должности. Для него эта кличка была наградой за труд, за преданность.
Награда, ценность которой никогда бы не понял его честолюбивый отец, думающий только о личной выгоде. Гениальный артефактор со слишком большими амбициями, слишком слабой волей и абсолютным неумением брать на себя ответственность. За что мать его так любила? И почему ее любовь делала его только хуже?.. Верно потому, что она потакала всем его слабостям.
Ну да его наработки смогли послужить благому делу. Значит, в его жизни был хоть какой-то смысл.
— Мой мастер говорил, что такие, как я, рождаются не чаще раза в столетие, — любил говорить отец Первого Советника. Пока Шарам был маленьким, он слушал его с восхищением. Его отец — особенный. Может и он сам тоже — особенный?..
— Мне нельзя растрачивать себя на работу, которую могут выполнить и обыватели, — говорил отец; и мальчиком он слушал его и кивал. И мать слушала и кивала. Конечно, нельзя, ведь такие, как он, рождаются не чаще раза в столетие!
С возрастом Шарам начал задаваться вопросом: а можно ли таким, как он, которые рождаются не чаще раза в столетие, растрачивать себя в алкоголе, пустых разговорах и азартных играх?
На самом деле, его отец не врал. Он и правда был особенным. Его талант был исключительным. И с годами Шарам убеждался в этом только больше. Его жизнь тоже была исключительной. Исключительно бесцельной. Точнее цель была одна — удовлетворять свои сиюминутные прихоти. Он не обладал усидчивостью, он не был трудолюбив, и чем дальше — тем скуднее становился его талант, не подпитываемый ничем изнутри. Чем меньше он создавал, тем больше он пил. Чем больше он пил, тем быстрее утекало и без того не слишком богатое состояние родителей.
Когда Шарам пошел в школу первой ступени, их дом уже забрали в уплату долгов. Когда Шарам пошел в школу второй ступени, ему пришлось начать зарабатывать, потому что жить было не на что никому в их семье, кроме отца. Когда Шарам повзрослел достаточно и стал основным источником дохода в семье, он посчитал, что может поговорить с отцом о том, что его талант требует более трепетного отношения. Что такое потребительское отношение — неуважение к тому, что ему даровали боги.