Глаза-таки пришлось сощурить, потому что слепило в них нещадно, и зачесался нос. Мальчик потянулся, чтобы его почесать, и чуть не выколол себе глаз длинным грязным загнутым ногтем.
— Ого, — восхищенно потянул он, глядя на собственные руки, — Длиннющие!
Тут же зачесалось все, что только могло зачесаться, но мальчик решил не рисковать здоровьем и потерпеть. Он неторопливо двинулся дальше по дороге.
Солнце пекло голову, и это ощущение жара на макушки тоже было волнующе-прекрасным. Мальчик улыбался. А потом вдруг увидел у края дороги одуванчики. Раньше он видел их только на картинках!
А раньше, это когда?..
Мальчик плюхнулся на колени рядом с цветком, пригнулся к земле, облокотившись руками, чтобы пушистая головка цветка была на уровне глаз и взволнованно подул.
Цветок не разочаровал, разлетевшись белыми пушинками, и мальчику ничего не оставалось, как растянуть улыбку еще шире.
— Ва-а-ау, — потянул он.
Он попытался приподняться и зашипел. Не стоило дергать головой, ведь он случайно придавил локтями и коленями длинные свалявшиеся локоны волос невнятно русого цвета.
— Это еще что такое?! — вдруг раздалось за спиной.
Мальчик повернулся и увидел широкую женщину со странно большой грудью и настороженным взглядом.
— Одуванчик, — ответил мальчик.
— Ты — что такое? — сузила глаза женщина.
Вопрос был сложный, так сразу и не ответишь…
— Блаженный что ль какой? — предположила она и сама же и расслабилась от своего предположения, — Звать-то как? Откель тут взялся?
— М-м-м… не помню, — нахмурился мальчик.
— Что именно?
— Да все, — неуверенно пожал плечами и поднял на женщину трогательный взгляд потерявшегося котенка, — Может вы что-то знаете?
У мальчика протяжно завыло из желудка, и женщина жалостливо покачала головой.
— Ай ты бедняжечка! Ай мусечка бедная! Хошь, хлебушка дам? — и, не дожидаясь ответа, достала из корзинки краюшка, — На, пожуй, котик!
Мальчик грустно скривился.
— У меня желудок сводит, я не могу…
— Так это голода, ты вон какой худющий!
— От голода сводит желудок? — с любопытством спросил мальчик, принимая хлеб.
— Так да! — кивнула женщина, — А ты того… совсем что ль не помнишь? Ну хоть как звать-то?
Женщина растерянно осматривала жующего хлеб мальчишку. На вид лет тринадцати-четырнадцати, худой оборвыш… Волосы были полны колтунов и грязи, ногти будто век не стриг! А одежда, одежда-то, такие обноски даже бродяги не носят, того и гляди прямо на нем прахом по ветру разлетятся, даже и не понять, какого цвета были. Вроде не тот, с кем болтать стоит. Но лицо. Красивое мальчишеское лицо с на диво располагающей улыбкой и большими глазищами! Такого только обнять и плакать! Ну и кормить еще.
— Э… — начал он и запнулся, — Э…
— Ничего, — махнула женщина рукой, — сами тебе имя придумаем! Пойдем-ка, котик, я тебя накормлю! — мальчик растерянно хлопал глазами, но покорно шел, куда велят, — Ну какой худющий…
Второй Эпилог
На краю обрыва сидела женщина. Ее темная, почти черная кожа лоснилась в лучах не по-весеннему жаркого солнца, а мелкие черные кудри спускались до земли, змеились по ней завитками и свисали с обрыва. В ней любопытно сочетались резкие, рубленые линии лица и увитых венами рук с выпирающими суставами и мягкие округлости женских форм. Она весело скалилась палящему солнцу.
Рядом сидел сморщенный старичок с лукавыми глазами. Эти глаза уже подрастеряли свой цвет, когда-то темно-карие, теперь они были невнятно-сероватые, размытые по краям радужки, но блестели задорно, а не устало. Старик сидел с маленькой смешной арфочкой на коленях и иногда невпопад дергал струны.
Они сидели на краю обрыва, свесив ноги, и с любопытством следили за суматохой в раскинувшейся под ними столице. Жители города бегали и кричали, пытаясь понять, почему часы на городской ратуше остановились и готовились, видимо, к концу света — не меньше. А конец света что-то не наступал. Многих это озадачивало!
— Все случилось, как вы задумали, — начал старик.
— Наконец-то! — фыркнула богиня, — А то уже надоело, что все идет кувырком — никакого порядка в мире.
— Что теперь будете делать?
— Жать, — Темная Госпожа подставила лицо солнцу, наслаждаясь прекрасной погодой, — С минуты на минуту должна прискакать белобрысая ящерица с воплями о том, какая я нехорошая, и закатить мне скандал с брызганьем слюны во все стороны, — она глубоко вдохнула и сощурила довольно глаза, — Ляпота!
Старик хихикнул, дернув струну.
— Мне, верно, уйти надобно?
— Зачем? — удивилась женщина, уставившись на него большими раскосыми черными глазами.
— Да разве заслужил я, старый грешник, такую милость! Полюбоваться таким чудом, как божественная истерика… Не для моих это ничтожных глаз! Меня ж после такого никак со свету сживут… — намекнул старик.
— Ну да, — согласилась богиня, — А ты во-о-он в тех кустах схоронись и сиди тихонечко! Он и не узнает…
Старичок снова хихикнул и резво подскочил к кустам, с кряхтеньем в них располагаясь. Богиня задумчиво поглядела на его копошение и решила, что ей тоже надо подготовиться к встрече, тем более что ждать осталось совсем чуть!
Она развалилась на земле будто на перинах с грацией светской львицы; продуманно разложила складки одеяний так, чтобы выглядело небрежно, но подчеркивало все достоинства тела; вытянула красивую шею и состроила самое равнодушно-доброжелательное лицо. Чуть размяла мышцы лица, гримасничая, нацепила вежливую улыбку и сощурила глаза в легкой насмешке. И вовремя!
Небо громыхнуло, вдруг затянувшись тяжелыми тучами. Ветер раздулся резкими порывами под махом огромных белоснежных крыльев…
— Ах ты стерва! — раздалось грохотом у женщины над головой, и в воздухе появился мужчина с пылающими праведным гневом глазами.
Богиня мурлыкнула, наслаждаясь чужим бешенством. Ля-по-та!
Третий Эпилог
В комнате, которую все почему-то считают будущей комнатой для гостей, хотя я решила — пока, правда, только про себя — сделать ее своим рабочим местом, было большое окно с очень широким подоконником. Если там устроится и задвинуть плотную тяжелую занавеску, которую я купила как раз для того, чтобы она не просвечивала, меня можно будет увидеть только с улицы.
Не говорила я о том, что это теперь мой рабочий кабинет, кстати, потому, что тогда здесь меня будут искать в первую очередь. Короче говоря, если все это обобщить, то я соорудила себе гнездышко, где меня не будут искать! По крайней мере, пока. И где мне не будут мешать.
Завтра открывается трактир Раша.
— Раш болван. Раш кретин, — я почесала нос, задумавшись, — Раш — беляш…
Так вот, о чем это я…
Развел такую суматоху, что нигде спокойно не поработать! Трактир еще даже не открылся, а я его уже ненавижу.
— …в общем, этот мальчик-посыльный, когда ему на ногу упал канделябр, ляпнул кое-что нецензурное, что толковый словарь определяет либо как женщину легкого поведения, либо как риторическое восклицание, — рассказывала Шура, сидя у Раша на коленях, — При этом, как утверждает пострадавшая сторона, почему-то свято уверенная, что это было не восклицание, смотрел он точно на леди Вайлин, и ее муж посчитал это оскорблением достоинства благородной госпожи! Ну и написал на него заявление в отдел административных правонарушений… Раш?
— Слушай, а можешь попросить разместить объявление, что мы ищем художника для оформления комнат в трактире? — мужчина вчитывался в какие-то бумажки с счетами и даже не посмотрел на нее, — Хочу картины повесить!
Девушка озадаченно моргнула. Прищурила глаза. Он что, вообще ее не слушает? Как какой-то трактир может быть интереснее того, что она ему рассказывает? Девушка задумчиво постучала пальцем по подбородку. И поцеловала его в шею. А потом еще раз. Провела ладошкой по плечу…
— Солнце, давай не сейчас, у меня тут не сходится… — пробормотал он, чуть отстраняясь, но все также не поднимая на нее глаз.