— Я знал, что вы этого не выдержите. Да и никто бы не смог. Мне незачем вас убивать.
Он вновь поднялся и выпрямился, словно стряхнул с себя тяжелый груз. Потом сунул руки в карманы и начал что-то искать.
— Вот ваши ключи. Ваш паспорт. Чековая книжка и кредитные карточки. — Он швырнул их на сноп соломы и приказал подручным:
— Развяжите его и отвезите в аэропорт. В Хитроу.
Глава 8
Я вылетел в Париж и остановился в отеле аэропорта. Там я и провел все время. У меня не хватало ни сил, ни желания искать себе другое пристанище. Я просидел в номере пять дней и с утра до вечера глядел в окно, наблюдая за прилетающими и улетающими самолетами.
Я был в шоке. Я чувствовал себя больным, сбившимся с пути, опрокинутым навзничь, оторванным от собственных корней. Я погрузился в глубокую депрессию и презирал себя за это. Я знал, что на сей раз действительно струсил и сбежал.
Я убеждал себя, что у меня не оставалось иного выбора и я должен был дать обещание Динсгейту, когда он выдвинул свои ультиматум. В противном случае он бы, не колеблясь, меня прикончил. Я мог бы сказать себе, как постоянно делал, что подчиниться его требованиям меня заставил здравый смысл. Но когда его подручные отвезли меня в Хитроу и сразу уехали, я уже добровольно купил билет, дождался рейса и проследовал к трапу вместе с другими пассажирами.
Там не было вооруженной охраны, и мне никто не угрожал. Да, Динсгейт сказал правду — я бы не смог жить, лишившись второй руки. Ставка оказалась непомерно высокой, и я бы не решился рисковать. От одной мысли об этом меня бросало в пот.
Время шло, но чувство полной опустошенности и омертвения не ослабевало, а, напротив, усугублялось.
Какая-то часть моего существа продолжала по привычке действовать: я ходил, разговаривал, заказывал кофе, мылся в ванной. Но в другой его части господствовали боль и смятение Я ощущал, что за несколько роковых минут, проведенных в амбаре, во мне что-то непоправимо сломалось.
К сожалению, я слишком хорошо понимал причину собственной слабости. Знал, что, не будь я столь горд, пережитое не смогло бы нанести мне такой сокрушительный удар.
Я был вынужден признать, что оценивал себя неверно. Это открытие перевернуло все мои представления и сделалось чем-то вроде психологического землетрясения. Неудивительно, что я почувствовал, как разваливаюсь на куски.
Я не знал, удастся ли мне это выдержать.
Мне хотелось лишь одного — забыться сном и немного успокоиться.
В среду утром я подумал о Ньюмаркете и о надеждах на успех скачек в Гинеях.
Я подумал о Джордже Каспаре, который устроил проверку для Три-Нитро и с гордостью продемонстрировал лошадь в блестящей форме, а потом клялся, что на этот раз неприятные сюрпризы полностью исключены. Подумал о Розмари с ее взвинченными нервами, желавшей, чтобы лошадь непременно победила, и знавшей, что этому не бывать. Подумал о Треворе Динсгейте, которого никто не подозревает, о том, как он упорно пытается погубить, наверное, лучшую лошадь в королевстве.
Я мог бы остановить его, если бы постарался.
Среда стала для меня поистине черным днем, когда я понял, что такое отчаяние, одиночество и чувство вины.
На шестой день, утром в четверг, я спустился в холл и купил английскую газету.
Лошади участвовали в юбилейных, двухтысячных скачках в Гинеях, как и было условлено.
Три-Нитро, бесспорный фаворит этих скачек, начал забег... и пришел к финишу последним.
Я расплатился по счетам и отправился в аэропорт. Самолеты летали по всем маршрутам, в любые концы света, и мне не составило бы труда скрыться. Честно признаться, я мечтал о побеге. Но от себя никуда не убежишь, проблемы останутся с тобой — это старая и проверенная истина. В конце концов я просто должен был вернуться.
И если я вернусь вот таким «раздвоенным», то мне постоянно придется существовать в двух измерениях. Я стану вести себя как ни в чем не бывало, чего от меня и ждут: думать, водить машину, говорить и продолжать свою жизнь. Ведь возвращение подразумевает именно это.
Оно также подразумевает, что я сумею справиться с собой. Иными словами, я докажу, что по-прежнему могу действовать, хотя в душе у меня полный хаос.
Я подумал, что мне еще повезло и при другом исходе событий я лишился бы не только руки Для руки так или иначе найдется замена — протез, способный брать предметы и не пугать окружающих. Но если разрушена твоя душа, то сделать уже ничего нельзя.
Если я вернусь, то попытаюсь.
А если не сумею добиться, чего хочу, то зачем мне возвращаться?
Я долго размышлял, покупать ли мне билет в Хитроу.
Я прилетел в полдень, позвонил в «Кавендиш», попросил служащего извиниться от моего имени перед адмиралом за то, что я не сдержал обещания и не явился на ленч в назначенный срок, и поехал домой на такси.
В холле, на лестнице и на площадке все выглядело как обычно и в то же время показалось мне совершенно иным. Но на самом деле изменился я. Я вставил ключ в замочную скважину, повернул его и вошел.
Я полагал, что в квартире пусто, но не успел захлопнуть дверь, как услыхал шорох в гостиной, а затем до меня донесся голос Чико:
— Это вы, адмирал?
Я не ответил. Вскоре в прихожую высунулась голова, а затем напарник предстал передо мной целиком и полностью.
— Ты? Где это ты пропадал? — проговорил он, но в общем-то был доволен, увидев меня.
— Я же послал тебе телеграмму.
— Ну, конечно. Она здесь, на полке. «Уезжай из Ньюмаркета, возвращайся домой. Меня не будет несколько дней, Позвоню». Что это за телеграмма?
Отправлена из Хитроу утром в пятницу. Ты решил отдохнуть?
— Да.
Я прошел мимо него в гостиную. Она-то как раз выглядела непривычно.
Повсюду валялись папки с документами и листы бумаги. Их предохраняли от ветра поставленные на пол кофейные чашки и блюдца.
— Ты смылся, даже не предупредив меня, — заявил Чико. — Раньше ты никогда так не поступал и сообщал, даже если уезжал куда-то на ночь. Все твои запасные батарейки остались тут. А значит, у тебя целых шесть дней не двигалась рука.
— Давай выпьем кофе.
— К тому же ты не взял ничего из одежды и не захватил бритву.
— Я остановился в отеле. Там есть бритвы, если тебя это интересует. А что у нас за бардак?
— Письма по поводу полировки.
— Что?
— Ты же знаешь. Письма по поводу полировки. Ну, из-за которых у твоей жены начались неприятности.
— А...
Я смерил его невыразительным взглядом.
— Чего ты хочешь? — спросил Чико. — Тосты с сыром? Я проголодался.
— Да и я не откажусь. — Это показалось мне нереальным. Впрочем, мне все казалось нереальным.
Он отправился на кухню и занялся готовкой. Я вынул из протеза отслужившую свой срок батарейку и вставил новую. Пальцы начали открываться и закрываться, как прежде. Мне недоставало этого всю неделю куда больше, чем я представлял.
Чико принес тосты с сыром. Он взял себе, а я посмотрел на мою порцию.
Наверное, мне лучше ее съесть, подумал я, но у меня не было сил даже на это.
Кто-то вставил ключ и принялся открывать дверь Наконец я услышал из холла голос моего тестя.
— Он не явился в «Кавендиш», но, по крайней мере, прислал телеграмму.
Когда Чарльз вошел в комнату, я сидел к нему спиной, и Чико кивком головы указал ему на меня.
— Он вернулся, — сообщил Чико. — Вот наш мальчик, собственной персоной.
— Привет, Чарльз, — поздоровался я. Он обвел меня долгим, неторопливым взором. Весьма сдержанным и учтивым.
— Ты знаешь, мы тут беспокоились. Я уловил в его голосе упрек.
— Извините.
— Где ты был? — поинтересовался он. Я понял, что не смогу ему сказать. То есть я отвечу ему, где именно, но, если он спросит почему, мне придется пойти на попятный. Значит, лучше ничего ему не говорить.
Чико дружелюбно улыбнулся ему.
— Сид решил перемахнуть через кирпичную стену, но без успеха. Он взглянул на часы.
— Поскольку вы уже здесь, адмирал, то я могу отправиться к моим маленьким оболтусам и показать им, как лучше перебрасывать своих бабушек через плечо.