— А как кто-нибудь сможет узнать, что мы приземлились? — спросил я.
Он с жалостью посмотрел на меня и указал ногой на маленький ящик, прикрепленный к полу около одного из газовых баллонов.
— Здесь барограф. Он весь в красных печатях. Судьи запечатывают его перед стартом. Он отмечает изменения в атмосфере и перепады воздушного давления. В высшей степени точно. В полете мы постоянно поднимались, и наше путешествие отражено там ломаной линией, похожей на горную цепь. А когда мы окажемся на земле, линия станет ровной и плоской. Она лучше всяких свидетелей расскажет судьям, когда мы взлетели и когда начали спускаться. Верно?
— Верно.
— О'кей. В таком случае пойдем на посадку. Он перегнулся, развязал красный шнурок, прикрепленный к ободку горелки, и потянул за него.
— Он открывает панель вверху баллона, — пояснил Джон Вайкинг. — Нам надо выкачать разогретый воздух.
Он полагал, что идти на снижение следует постепенно. Альтиметр раскручивался, как сломанные часы, а прибор для вычисления темпа подъема и спуска показывал, что мы снижаемся по тысяче футов в минуту.
Джон Вайкинг воспринимал это как должное, но меня начало подташнивать, а мои барабанные перепонки чуть не лопнули от грохота. Когда я сглотнул, мне сделалось немного легче, но я так и не пришел в себя. Я попытался сосредоточиться и свериться по карте, где мы сейчас летим.
Пролив расстилался под нами справа, как широкий серый ковер. Может показаться невероятным, но, когда я посмотрел на него, у меня создалось, впечатление, будто мы должны направиться к Бичи Хед.
— Да, — подтвердил Джон Вайкинг. — Мы попытаемся обогнуть эти утесы, на них нельзя приземлиться. Лучше сядем подальше на берегу. — Он проверил время. У нас в запасе десять минут. Мы все еще летим на высоте шесть тысяч футов... это верно... Возможно, сядем на берегу или даже в море.
— Не в море, — уверенно возразил я.
— А почему бы и нет? Мы могли бы там сесть.
— Ну, — сказал я. — Вот это. — И поднял левую руку. — Внутри протеза масса первоклассной техники, а в большом, указательном и среднем пальцах крепкие зажимы. Там вообще много тончайших приспособлений, мини-транзисторов и электропроводов. Окунуть их в воду то же, что опустить в нее радио. Полное разрушение. И мне понадобится две тысячи фунтов, чтобы заказать новый протез.
Он был поражен:
— Вы шутите?
— Нет.
— Тогда вам незачем даже приближаться к воде. Во всяком случае, теперь мы идем на снижение, и я не думаю, что мы долетим до Бичи Хед. Скорее двинемся к востоку. — Он сделал паузу и с сомнением поглядел на мою левую руку. — Нам предстоит трудная посадка. На такой высоте топливо остыло, а горелки с холодным топливом плохо работают. Потребуется время, чтобы разогреть воздух и обеспечить нам мягкое приземление. Для мягкого приземления нужно время... слишком много времени.
— Мы выиграем состязания, — сказал я. Его лицо засияло от радости. Правильно, — решительно произнес он. — Что это за город прямо перед нами? Я исследовал карту.
— Истборн.
Он снова посмотрел на часы.
— Пять минут. — Затем, когда аэростат начал стремительно снижаться, взглянул на альтиметр и на Истборн. — Две тысячи футов. Довольно опасно. Мы можем налететь на крыши, здесь ветрено. Но если я зажгу горелки, мы наверняка опоздаем. Нет, не надо зажигать.
Тысяча футов в минуту, как я подсчитал, равнялась одиннадцати или двенадцати милям в час. За эти годы я привык опускаться на землю после прыжка со вдвое большей скоростью... но не в корзине, и земля на скачках не могла нежданно-негаданно превратиться в узкую полосу между кирпичными стенами.
Мы пролетали над городом совсем рядом с домами. Спуск оказался очень быстрым.
— Три минуты, — пояснил он.
Перед нами вновь возникло море, окаймляющее окраины города, и на какое-то мгновение мне подумалось, что мы опустимся в воду. Однако Джону Вайкингу было виднее.
— Держитесь, — скомандовал он. — Мы приземляемся.
Он с силой потянул за красный шнур, тот взвился вверх и пропал в прорези баллона. Где-то над нами опасно расширилось вентиляционное отверстие для разогретого воздуха, сила, поднимающая аэростат ввысь, иссякла, и мы с грохотом опустились на почву Истборна.
Мы немного задели за края покрытых серым шифером крыш, затем резко, по диагонали пролетели на шоссе и маленькую лужайку и упали на широкую бетонную плиту в двадцати ярдах от набегающих волн.
— Не выходите. Не выходите, — заорал он. Корзина накренилась набок и заскользила по бетону вслед за еще полувздутой грудой шелка. — Без нашего веса корзина все еще может улететь.
Поскольку я опять оказался зажатым среди баллонов с газом, совет был излишним. Корзина несколько раз качнулась и упала, и я вместе с ней, а Джон Вайкинг выругался, отпустил красный шнур и накачал воздух, чтобы корзина встала.
Он посмотрел на часы, и в его голубых глазах блеснула радость.
— Мы прилетели вовремя. Сейчас двадцать девять минут шестого. Черт, это был прекрасный полет. Наверное, самый лучший. Что вы делаете в следующую субботу?
Я сел в поезд до Эйнсфорда, а Чарльз встретил меня в Оксфорде и подвез до дома. Однако мы добрались туда лишь к полуночи.
— Ты участвовал в соревновании по полетам на аэростатах — и тебе это понравилось?
— Очень.
— А твоя машина по-прежнему в парке Хайлейн?
— Она спокойно может простоять там до утра. — Я зевнул. — Кстати, я узнал настоящее имя Никласа Эша. Его зовут Норрис Эббот. Дурак, воспользовался теми же инициалами.
— Ты сообщишь об этом в полицию?
— Посмотрим, сначала я должен попробовать разыскать его сам.
Он искоса поглядел на меня, — Дженни приехала сегодня вечером вскоре после твоего звонка.
— Черт.
— Я не знал, что она здесь будет.
Допустим, я ему поверил. Я понадеялся, что, когда я появлюсь, она уже ляжет спать, но ошибся. Она сидела на диване, обитом золотой парчой, и вид у нее был весьма агрессивный.
— Мне не нравится, что ты тут часто бываешь, — заявила моя очаровательная бывшая жена. Недолго думая, она вонзила мне нож в сердце.
— Сид у меня всегда желанный гость, — тактично вставил Чарльз.
— У брошенного мужа должна быть гордость. Он не должен подлизываться к тестю только потому, что тот его пожалел.
— Ты ревнуешь, — удивленно заметил я. Она тут же вскочила. Такой разгневанной я ее еще не видел.
— Как ты посмел! — воскликнула она. — Он всегда за тебя заступался. Он считает, что у тебя блестящие способности. Он не знает тебя так, как знаю я, все твое ослиное упрямство, заурядность и вечное сознание собственной правоты.
— Я иду ложиться, — сказал я.
— Да к тому же ты лгун, — с яростью продолжала она. — Бежишь прочь от горькой правды.
— Спокойной ночи, Чарльз, — произнес я. — Спокойной ночи, Дженни.
Постарайся уснуть, любовь моя, и пусть тебе приснятся приятные сны.
— Ты... — с дрожью в голосе проговорила она. — Ты... Я ненавижу тебя, Сид.
Я вышел из гостиной и поднялся в спальню, которую считал своей. Я всегда спал в ней, бывая в Эйнсфорде. Тебе незачем ненавидеть меня, Дженни, с горечью подумал я, я сам себя ненавижу.
Наутро Чарльз отвез меня к парку Хайлейн, чтобы я забрал свою машину. Она по-прежнему стояла там, где я ее оставил. Питера Раммилиза не было видно, и никакие наемные убийцы не поджидали меня в засаде. Я мог вернуться в Лондон без всяких препятствий.
— Сид, — сказал Чарльз, когда я открыл дверь машины. — Не обращай снимания на Дженни.
— Не буду.
— Приезжай в Эйнсфорд, когда хочешь. Я кивнул.
— Это я и имею в виду, Сид.
— Да.
— Черт с ней, с Дженни, — неожиданно вырвалось у него.
— Нет. Она несчастна. Она... — Я сделал паузу. — Я догадался, что ее нужно утешить. Ей необходимо плечо, на котором она могла бы выплакаться.
— Меня не заботят ее слезы, — сурово ответил он.
— Нет. — Я вздохнул, сел в машину, махнул ему на прощание рукой и поехал прямо по траве к воротам. Да, Дженни нуждается в помощи, но от меня она ее не получит, а отец не знает, как ее поддержать. Еще один проклятый парадокс в моей жизни или, если угодно, ироническая ухмылка судьбы.