Мать суетилась, Юлька бесцеремонно взбиралась на могилу — она впервые была на кладбище, да и вообще мало что понимала. Неподалеку какая-то бабка с молитвой и поклонами кадила над родной могилой… Анна никак не могла сосредоточиться. А ей надо было сосредоточиться, чтобы попросить прощения у бабушки за содеянное и за все, что еще содеется.
В последнее время Анна много о бабушке думала и, неожиданно для себя, поняла, что бабушка была человеком не простым, — не такой, как все смертные. К этому выводу привели кое-какие раздумья, сопоставления, и Анна сейчас уже точно знала, что бабушка со смертью не умерла совсем, а все еще живет среди своих дочерей — бесплотно и незримо. Но сейчас Анна об этом не думала, а глядела на светлый памятник, фотографию бабушки и ничего, кроме спокойствия, не ощущала. Нигде ничего не щемило.
Бабуся с кадильницей (обыкновенной кастрюлькой с ручкой, в которой обычно младенцам варят кашку; сейчас вместо кашки там лежали дымящиеся угольки) подошла и подымила над бабушкиной могилой, пошептала над ней слова молитвы. Она, оказывается, прежде бабушку знала. Мать Анны, чтобы как-то отблагодарить старушку, пообещала ей принести воды с реки — полить цветы на могиле, и, подхватив кулек из целлофана, молодой походкой побежала по тропинке к реке, бойко размахивая кульком-пузырем. Юлька убежала вслед за ней обследовать кладбище, а Анна осталась одна сидеть на скамеечке в могильной оградке.
Пользуясь случаем, она наконец сосредоточилась и мысленно послала мольбу бабушкиной душе, которая, конечно, незримо присутствовала где-то рядом. Попросила прощения за то, что не навестила бабушку перед смертью, хотя и слышала ее немой, пробивший расстояние зов, и еще — попросила снять проклятие с золотой цепочки.
О том, что цепочка эта проклята, Анна догадалась сама, когда сопоставила некоторые факты из жизни родни, а догадавшись, поспешила рассказать обо всем своей сестре, у которой была тогда цепь, — чтоб уберечь от несчастья.
Цепочка эта прошла длинный путь, и история ее тянется через несколько поколений, издалека.
Бабушка Анны — она сама ей и рассказывала — в молодые годы, девушкой, гадала однажды в святки с подружками-ровесницами, запершись в чьей-то бане. Смотрела в зеркало одна из девушек — гадала на себя, а остальные подглядывали из-за ее плеча, и вдруг в зеркале показался гроб, бабушка сама его видела. Но тут в дверь бани застучали, в сенцах затопали. Все со страху попрятались: «Черт идет!» — а девушке нельзя, она осталась сидеть, судьбу свою досматривать. В дверь, как оказалось потом, ломился уполномоченный с помощниками — не гонят ли в бане самогон? В то время такие облавы частенько бывали. Выломали дверь. Бедная девушка обмерла и онемела со страху, а вскорости заболела тяжелой скоротечной болезнью и, через две недели после того, как гроб показался, умерла: высмотрела-таки свою судьбу.
Бабушка Анны в то время в конецдворской церкви на клиросе (она называла «на крылосе») пела, все молитвы знала. Родители бедной девушки попросили ее почитать по покойнице, и бабушка сорок дней — у них и жила — по ней читала: отслужила все как надо. За это ей родители девушки подарили золотые часы-кулон с цепочкой. Цепь кованая, длинная, полтора метра червоного золота. Эта цепь потом, в годы войны, хорошую службу сослужила: бабушка ее по кусочкам на продукты обменивала, свою большую семью от голода спасала. Но осталось от нее еще два порядочных куска — по хорошему украшению дочерям на грудь. Но — только двум из пяти. Мать Анны первой замуж вышла, она и цепочку на свадебное платье надела. Но не долго форсила: старшая, Ольга, тут как тут: «Замуж вышла, да еще и цепочку хочешь носить! Отдавай!» Забрала цепь себе. С тех пор цепь у Ольги и была. А другой кусок все у бабушки оставался. Перед смертью она своим «девкам» всем по золотой вещице на память завещала: одной — свои дутые сережки, другой — татино обручальное кольцо, третьей — золотую монету, а двоим — по цепке золотой. Мать Анны после смерти бабушки в дележке не участвовала — не привелось как-то, вот и осталась под конец ни с чем: кто-то помнил, что она на свадьбу цепочку надевала, значит, у нее она и должна быть. Так никакой памяти о маме у Нины и не осталось. А когда где-то к слову пришлось — выплыло, что нет у нее ничего, а Ольга — до чего хитра! — оба куска цепи себе заграбастала.