У Ирины с новой силой зашевелились в голове вчерашние крамольные мысли. Она, было уже полностью отметшая их, снова и снова сейчас к ним возвращалась. Ее волновало: почему так спокойна Лида? Почему? Может, она, действительно, испытывает лишь облегчение — все же детей у нее было трое? Ну почему она так спокойна? Или Ира в своих подозрениях права? Она исподтишка стала изучать Лидино лицо.
Вдруг Лида вздохнула и, прижавшись щекой к крайчику гроба, сказала:
— Вот усну сейчас тут, и закопайте меня вместе с Анютой…
Ира поспешно потупила глаза и увидела вдруг под столом стройные, длинные ноги Лиды, обутые в простые грубые чулки. И странно — именно ноги выдавали Лиду, как бы отделяясь от нее: они-то как раз и стремились куда-то, были напряжены, как будто Лида готова была вот-вот сорваться со стула и побежать куда-то — чтобы убежать от всего этого или кого-то догнать… Руки же ее в этот момент совершенно спокойно и мягко обнимали гробик, глаза безразлично смотрели в сторону…
В комнату, привлекая всеобщее внимание, зашла тетка Лиды и, пройдя к гробу, громко заговорила, как бы причитая, снова удивив тем Ирину:
— Уснула наша Анечка, ой, ты, хорошая девочка…
Не успокоившись на этом, она откинула атласное покрывало — Ирина засомневалась, а все ли в порядке у нее с головой, — ухватилась за ручку ребенка — пухленький маленький кулачок, потрогала ножки, обутые в пинеточки.
— Толстенькая, хорошенькая, не похудела ничуть, — возвестила она на всю комнату.
— Так она ж кушала хорошо до последнего часа, и умерла во сне, не проснувшись, — пояснила Лида, спокойно глядя на эту процедуру.
У Ирины прорвался всхлип, она отошла к дивану и достала носовой платок. Ребенок был мал, и он был чужой, но ручка, которую она вдруг увидела, пухлая детская ручка — она была такая же, как у Ксюши, точно такая: ведь ручонки-то у детей одинаковы! И тут Иру прорвало: по этой похожей ручонке она так ярко представила себе всю Ксюшу и была этим до того поражена, что о чувстве облегчения и забыла: слезы градом покатились из ее глаз.
С улицы зашел Лидин муж, розовощекий «толстый парниша», с глазами, опухшими от слез. Они снова навернулись, как только он подошел к гробу.
— Лидуша, машина пришла, выносить пора, — сказал он, и мужчины, вошедшие вслед за ним, засуетились вокруг стола.
До кладбища все ехали молча; кто держал на коленях игрушки, кто — цветочную рассаду, кто — землю: все хотели как-то украсить последнее пристанище ребенка, который так мало пожил и ничего в жизни увидеть не успел.
На старом кладбище было зелено, тихо и очень уютно: может, оттого, что было тесно от могил, оградок и деревьев.
Ире и, как ей показалось, всем стало покойно и радостно оттого, что ребенку здесь будет хорошо и уютно лежать: тишина, зелень, птички поют, словно в саду.
Родственники, препроводив гробик до могилы, поочередно отдали последнее «прости» Анюте, гроб опустили в землю, и первые комья посыпались в разверстую могилу. А Ира встревоженно поглядывала на Лиду, со страхом отмечая, как та спокойно наблюдает за происходящим, стоя вместе с мужем в стороне от могилы.
«Ну почему она так безразлична к дочке, почему? Ведь это же ее ребенок! Вот сейчас его зароют — и все, его уже больше не будет! Никогда!» — вновь и вновь ужасалась Ирина. Она даже попыталась взглянуть на все Лидиными глазами и встать на ее место, как уже пробовала дома: не будет тяжело больного ребенка, почти инвалида, но кладбище, тихое зеленое кладбище с его могилкой останется. Оно-то никуда теперь не денется. Чего ж волноваться? Но… Ира вернулась мыслями к тому, о чем думала, стоя в последние минуты у гробика: ведь дочку уже не подхватишь на руки, не шлепнешь по попке — ее уже не будет! Или… все же будет? Вот здесь — и навсегда? Может, здесь уже вечность, здесь уже нечего терять, и это успокаивает?.. Нет, нет… Она совсем запуталась в своих мыслях.