Наутро, когда она, заспанная и сердитая, прошла мимо Людмилы, как мимо пустого места, та сразу определила: «Эта, видать, из наших, из северных». Так оно и оказалось: Светлана была учительницей из Мурманска. «Что ж вы не знакомитесь, ходите как неродные, вы ж землячки», — свела их в тот же день хозяйка. Ну что ж, коль землячки, надо дружить. На следующее утро Людмила и Светлана вместе договорились идти на пляж. Но Людмиле сразу же, не прошли они и квартала, пришлось свою индивидуальность запрятать поглубже: толстушка оказалась сильной натурой. Она решала, куда идти, где и сколько загорать, но, как видно, присутствие чужого человека все равно сковывало ее свободу и раздражало. На другой день она уже позволяла себе покрикивать на Танюшку: «Не брызгай на Толю!» — хотя дети вместе возились в воде, или: «Не мешай ему!» — хотя это Толя не отставал от Танюшки: ему с ней было интересно, потому что она была спокойной и знала больше, чем он. А Людмила почему-то молчаливо сносила даже то, что семилетний Толя, сидя на парапете, исподтишка бил Танюшку ногой по лицу, — расценивала это как игру: дети же. «Как это он еще играет с твоей, удивляюсь, — ревниво пожимала плечами Светлана, — обычно он к детям такого возраста и не подходит». Но Толя не только соизволял играть с «малявкой», а через пару дней без Танюшки уже никуда не хотел идти и, поскольку рос в семье единственным ребенком и был, в силу этого, диктатором, таскал за собой везде и свою волевую мамашу. Светлане это вскоре вконец надоело, и она запретила Толе подходить к Танюшке. А Людмила, обидевшись на такую несправедливость, запретила Танюшке подходить к Толе. Произошла старая, как мир, история: расколедились из-за детей… Но Толя, оставшись во дворе в одиночестве, продолжал приставать к девчонкам — Танюшке и ее сверстнице Лесе с Западной Украины, развлекаясь тем, что втихомолку щипал и толкал их. И когда Света в очередной раз сорвала зло на подвернувшейся под руку Танюшке, тут уж Людмила не выдержала — высказала ей все, что думала о ней самой, о методах ее воспитания и ее сыночке, который во дворе тайком, чтоб не видели взрослые, бьет четырехлетних девчонок, да не как-нибудь, а все норовит ударить по лицу!..
Светлана не ожидала такой отповеди от молчаливой и сговорчивой Людмилы, поэтому слушала ее, вытаращив глаза, и, как видно, мало что понимала: как это — ее обвиняют, но в чем, ведь она ничего плохого не сделала, кроме замечаний этой невоспитанной девчонке, а ее сын — такой умный, понятливый мальчик, и если он бьет кого-то, значит, так и надо! И чего это Людмила на нее взъелась? Светлана принялась яростно отражать атаку.
— Да тебя нельзя подпускать к детям, учительница, ты же их ненавидишь! — подвела итог их спору Людмила.
Света оскорбленно захлопала глазами.
«Господи, чего я на нее напустилась, — корила себя, поостыв и поразмыслив, Людмила. — Это же обыкновенный педагог: окрик, поучение — ее естественное состояние, она же во всех людях учеников видит, а учеников надо поучать, одергивать… То-то она и лупала глазами… Да так, видно, ничего и не поняла, с чего это я взбесилась»…
На этом «дружба с землячкой» у них закончилась. Людмила, впрочем, только вздохнула свободно: она снова сама себе хозяйка и опять ни от кого не зависит. Того же мнения была и Светлана.
А Танюшка сдружилась с армянским мальчиком Ашотиком, который был еще меньше ее и которого тщательно опекали интеллигентные бабушка и дедушка. Жили они в соседней комнатке. Танюшка не уставала удивляться: «Мама, почему Ашотик такой маленький, а говорит по-русски и по-нерусски, а мы только по-русски?» Людмила тоже этому удивлялась и огорчалась: да, среди русских детей таких полиглотов немного сыщешь.
Но вскоре Ашотик с дедушкой и бабушкой уехали в свою родную Армению, а Людмила, с разрешения хозяйки, заселилась в ту комнатку, которую они занимали. Теперь в ее распоряжении была отдельная комната, а не кровать за занавеской. В ней была обстановка: затхлое раскладное кресло, кровать, пианино и колченогий, качающийся стол. На стене, в качестве единственного украшения, висел большой карандашный портрет, изображавший молодую девушку. Девушка была миловидна, но подбородок ее был явно длинноват. «Ошибка художника или точная копия? — рассматривала портрет Людмила. — Наверно, дочка хозяев, Лялька, как они ее называют». Под взглядом Ляльки Людмила начала располагаться в комнате. Теперь они стали совсем независимыми. Правда, платить за комнату ей пришлось на три рубля дороже — по десятке в день.