— Ну, в общем-то, я не против…
Жупиков, стесняясь еще обнять и поцеловать ее, потупил радостное лицо.
С тех пор он зачастил к Галине. Как вечер — так приходит и сидит у нее, ну что твой влюбленный. Все вечера у Галины были заняты теперь гостем. Иногда они выбирались в кино, и Галина затаенно радовалась, что она уже не огрызок и не обломок какой-то — «брошенка», а полноценная женщина, щемяще ощущая рядом с собой — пусть не совсем еще, но почти что своего — мужа; а чаще просиживали на диване, обсуждая свою дальнейшую совместную жизнь. О второй жене Жупикова, с которой он пока не расстался, Галя не думала: она ее и за жену-то не считала, потому что та была второй, — так, думала, сошлись они просто, известно на какой почве: Жупикову нужна была женщина многоопытная, чтоб тем самым в узде его держала; а Галина хотела, чтоб ее любили как человека, а не за какое-то определенное место — такую любовь она и считала настоящей, но навязывать свои принципы никому не хотела. Да и Галине ли было ее жалеть: ведь это она помогла разбить их семью, обрадовалась чужому горю. Пусть сама теперь побудет в роли брошенки, вкусит все прелести этого состояния!
Через месяц Лева совсем перебрался к Галине, перетащив свою, более чем скромную, одежонку и немудреные вещички: всего-то богатства — альбом фотографий да десяток пластинок… И начали они по-новому привыкать друг к другу: Лева — с наслаждением, Галина — преодолевая барьер отчуждения, чувство того, что она отвыкла, что он — чужой. Зажили они как муж и жена, но зажили не счастливо, как предполагалось, а настороженно присматриваясь друг к другу, открывая друг в друге те новые пороки, которых не замечали или которыми не обладали раньше. Галина, прожившая в браке с мужем три года, поняла, что ничуть не изучила его за этот срок, да и не знала совсем. Теперь она могла сказать определенно только то, что Лева за те годы, что они жили порознь, окончательно испортился: стал подозрительным, ревнивым, чего раньше с ним никогда не бывало, охочим до денег. Аленку он начал воспитывать окриком, часто хватался за ремень. Галя вступалась — ей казалось нелепым, что ее ребенка наказывает еще кто-то, кроме нее, ведь только она на него имеет право… Завязывались перепалки, переругивания. Жупиков все чаще после них качал головой и говорил, как бы для себя: «Не то, не то…»
Галина же злорадствовала. Не иначе, Жупиков думал, что вернется — осчастливит, и к нему тут кинутся с распростертыми объятиями, облизывать его начнут со всех сторон? Нет, просчитался! Пусть ребенку «спасибо» скажет за то, что приняли. Да — не «то», и не будет «то», пока он не заслужит полного ее прощения. А прощение могло прийти только со временем, если он будет во всем хорош, если вынесет испытательный срок, за который в душе Галины растает обида за предательство… А простить она никак не могла, ох, не могла, даже сама этого не ожидала — ведь относилась к нему и после развода без какой-либо злобы или ненависти и думала искренне, что не всколыхнется ее обида. А как сошлись, тут и увидела, что — нет, обида сильнее ее, тут уж только Жупиков сможет сам себе и ей помочь — если смирится, если покорно вынесет эти условия «на выживание», которые, помимо своей воли, Галина начала ему создавать. Создала, а потом решила: если «выживет» — значит, серьезным было у него желание, а нет — так скатертью дорога. Она за ним сроду не ходила, и теперь не побежит, умолять не будет ни за что — сам он пришел к ней, сам попросился — не приманивала.
Жупиков от души делал попытки вернуться к прежнему житью: готовил ужины, наводил порядок в комнате, никуда не ходил вечерами, пьянки былые оставил. Они стали домоседами, постепенно к Галине перестали заходить ее старые холостякующие знакомые и подружки — они начинали становиться благообразной семьей. С большим удовольствием, чем раньше, Галина принимала Леву как мужчину, но на этом все удовольствия их семейной жизни заканчивались. Далее подводными рифами вставали Галины пороки, которые она в новом замужестве и не пыталась сдерживать. С легким чувством мести она постоянно отчитывала Леву, была с ним раздражительна, брюзглива, занудлива, не скрывала своего пренебрежения к нему и к его родителям, которые, как она считала, тоже внесли немалую лепту в их развод; на вечеринках просто ни во что его не ставила перед другими мужчинами. И Лева стал отступать, сдавать постепенно, все чаще покачивая головой: взгляд его стекленел в задумчивости, и он бормотал: «Не то, не то…» А Галина не могла и не хотела меняться.
Совсем подломился он после того, как Галя решила закатить свой юбилейный день рождения в ресторане — с приглашением всей многочисленной родни и уймы друзей. В застолье была вбухана куча денег, что Лева счел непростительным транжирством, жаловался соседям по кухне, что жена у него «дура», гробит деньги на выпивку, на какой-то день рождения, а ему вот и костюм, и пальто купить надо… На его тирады по поводу костюма Галя ему резонно отвечала, что пришел он к ней от второй жены нищим — в старом отцовском костюме, все ранее купленное за три года износил — она его наряжать нужным не считала; так пусть теперь он ждет, пока появятся лишние деньги, не все ведь сразу делается… И не думал ли он, что она его на радостях, что он вернулся, тут же и оденет «с иголочки»? Ну и так далее.