– Да добавишь три щепотки горицвета. Выдам я тебе, пан пекарь, и его.
Збышек засопел.
– Выходит, пани, хлеб мне печь из юродства этого?
– Выходит так. Говорила я тебе, что не по сердцу будет.
– Ну а дальше, пани? Испеку я хлеб – потом что?
– А потом ненаглядной своей отнесёшь.
Збышек удивленно шагнул назад – он ни слова ещё не сказал о Надзее.
– Как откусит она его, – продолжила старуха, – так и начнёт вспоминать. Не все, конечно. Дорогое самое. Важное. Ну а ты, – она помолчала и пристально на него посмотрела, – забывать начнёшь.
Збышек передернул плечами от этого взгляда. Постоял с минуту в раздумье.
– Чем мне вам, пани, отплатить?
– Отплатить? Отплатить… ворожея задумалась, затем улыбнулась четырьмя зубами. – Вот что. Говорят, когда приезжает в последний час старуха на чёрной повозке, бывает, нравится ей человек. И очень-очень редко, но предлагает она ему поменяться. Ей – век его дожить. А ему – сесть на повозку да по миру ездить, покойников собирать. Слышал ты такое?
Збышек покачал головой.
– Другие сказки были у моей матушки.
– У каждого свои сказки. Но очень мне, пан пекарь, хочется, чтобы моя старуха на повозке и мне такое предложила. Не хочу в темноту и в холод, рано ещё.
Збышек растерянно смотрел на ворожею.
– Как же я, пани, такое сделаю?
Старуха захихикала.
– Никак. Знаю, что никак. Потому и не надо мне от тебя ничего. Хлеб твой я пробовала – и на том спасибо. Хороший хлеб. С душой сделанный. Жаль его будет.
Что-то кольнуло у Збышека внутри от этих слов. Кольнуло – и не отпускало больше, хотя поблагодарил он ворожею и через снежную пургу, с пяувкой в горшочке и горицветом в мешке отправился на скотобойню.
– Вы ли это, пан Збышек? – спросила Надзея и села на соломе.
Камера была холодная, сырая. Розовый свет морозного утра проникал через окошко на высоте второго этажа и едва достигал каменного пола.
– Я, панна Надзея, – Збышек расстегнул котомку и протянул тяжелый, как подкова, серый хлебец.
Шляхтянка покачала головой.
– Не хочу. Все одно перед смертью не наешься да не надышишься.
– Не гоже… – Збышек потряс хлебцом да так и не нашёлся с продолжением.
Они пристально смотрели друг на друга, и Надзея сдалась первая: подняла слабую, будто прозрачную руку, отщипнула кусочек горбушки.
– Какой гадкий на срез, – прошептала она и со вздохом положила мякиш в рот. – Да и на вкус.
Шляхтянка медленно пожевала мякиш, и вдруг синие глаза ее остекленели. Губы затряслись, рука сухой плетью упала на пол.
– Вспомнила, панна Надзея?
С минуту она неподвижно, как статуя, смотрела в стену, затем косо улыбнулась.
– Збышек-Збышек… – проговорила она, повернулась к нему и растерянно коснулась его щеки. – Добрый мой пан… Как бы я хотела ничего не вспоминать.
Большего она не сказал, ибо лязгнула решетка, и стражники подхватили Надзею под руки, а Збышека оттеснили к стене.
– Время казни, – прозвучал голос капитана.
С неба падал снег, ложился белым на красное – на ягоды рябины – и белым на белое – на бледную кожу Надзеи, на серебристо-голубой ручей ее волос. Збышек в отчаянии шёл следом – через забитые улицы, к площади перед замком.
Шляхтянку подвели к помосту, где уже стоял Вацлав в сером велеисе, застегнутом медной фибулой на правом плече, и Ядвига в багряном платье. Трое дюжих стражников устанавливали поодаль высокое, в рост человека, колесо.
– Назовёшь ты себя, панна? – крикнул Вацлав Надзее, – в последний раз спрашиваю!
Голос его звучал сипло и неровно, как если бы ему с трудом удавалось говорить.
Надзея подняла голову.
– Зачем тебе, князь, мое имя? Настоящему ты не поверишь, а ложное не даст тебе ответов, которые желаешь получить. Ты хочешь знать, чья рука забрала нареченную твою? Спроси о том не у меня, у дочери своей.
В толпе зашумели, но Вацлав слабым жестом поднял вверх руку, и на площади воцарилась тишина.
– Мастер Рыгор, – тихо попросил князь.
Палач поднял Надзею и, будто куклу, поставил на помост. Затем поднялся сам и стал привязывать к колесу.
Збышек, который увяз в толпе, как в сугробе, толкался локтями ещё яростнее, ещё сильнее – хотя и не знал, что сделает, выберись он к помосту.
– Прежде я бы помиловал тебя, ведьма, – продолжал Вацлав бессильным голосом. – Объясни ты все. Но клеветой на мою дочь…
– Скажи, князь, не чуял ты последние недели слабости в членах? Не бросало тебя в пот? Не мутилось ли сознание?
Вацлав оцепенел. Рука его поднялась ко лбу и отёрла пот.
– Твои это чары, ведьма? Ну так и пойдут с тобой в могилу!
Надзея грустно улыбнулась.