Предпоследние аккорды звучат громче. Скрипка вновь вступает в игру.
— О чем?
— О жизни без спасения мира.
«Мы не любили друг друга».
— Да. Да, я думала.
— Кто мы в том мире?
Музыка перестаёт играть. И Кларк осознает, что Беллами впервые за долгое время не отводит от неё взгляда. Не буравит. Сам гипнотизирует. Ищет что-то на глубине, где уже не дышат. Находит ли он там что-то, она не знает. Однако едва сдерживает разочарованный вздох, когда его руки перестают ощущаться на теле, и он исчезает в толпе аплодисментов и какого-то нездорового ликования элиты.
Кто они в том мире?
— Ваш кавалер немногословен, может, я могу составить вам компанию?
Голос Билла Кэдогана разрывает приятную атмосферу, словно меч — воздух. Кларк надеется, что у Рейвен и остальных всё получилось.
— У меня есть к вам множество вопросов, а ещё больше к вашим друзьям, которые что-то забыли в моём кабинете.
Сердце ухает в пятки, стоит ей обернуться. Вышеупомянутые уже проклинают охранников, которых удерживают их за локти и предплечья. Толпа перешептывается.
×××
Он ненавидит это. То, что вырывается из горла, немой крик утопающего. Мольба.
— Кларк, мне…
Гриффин оборачивается, ткань её платья шуршит, и голубые глаза озадаченно смотрят на него. Чувствует это по тому, как появляются подкожные иглы. Пистолет крепко зажат в руке. Он жмурится, пытаясь взять под контроль собственный разум, но тот чудовищен. Посылает предательские картинки, размытые, расфокусированные, быстрым шлейфом летящие перед глазами. Боль заполняет его желудок и становится трудно дышать. Здесь спертый, влажный и плотный воздух. Таким не дышат — задыхаются. Запах пороха смешивается с потом и чувством стыда, жаркой волной поднимающейся вверх по спине, шее и горлу. Царапина на предплечье последнее, что тревожит.
Без неё он не справится. Без своего проклятия ему даже не встать на ноги, не сделать вдох. Гребаная ирония.
— Что такое? — спокойный вопрос во время перестрелки.
— У меня, кажется, паническая атака, — выплевывает жёстко, как обвинение, хотя режущая и кромсающая боль едва не вынуждает его скулить.
Беллами стекает по стене, едва не задев картину, баснословно дорогущую наверняка, упирается вспотевшими, слабыми ладонями в пол и поверхностно дышит. Жар обволакивает его, рубашка прилипает к взмокшей спине, а по вискам стекают капли пота. Гриффин присаживается на колени рядом, мягкая и тёплая. Ему даже смотреть на неё не надо, всё равно в голове чётко вырисовывается она, безупречная и прекрасная, привлекательная и убийственная. В этом платье, от которого хочешь — взгляда не отведешь. Пульсация вытаскивает это из недр мозга, решившего сыграть в ящик, по всей видимости. По ладонями фантомно, призрачными вспышками взрывается ощущение её кожи, её чертового тела. Внутри затягивается узел.
— Послушай меня, — её пальцы аккуратно приподнимают налитую свинцом голову, пока веки Беллами подрагивают.
Он не может переступить через себя. Перебороть это, потому что в чёртовой голове не осталось ни одного места, которое бы так или иначе не относило его к Кларк. Он хочет сбросить их себя, поморщится от отвращения к ней, заявить, что справится, но это неправда.
Это нужда.
— Дыши через нос. Глубоко. Почувствуй, что твоё тело принадлежит тебе. Ощути мои прикосновения. Мой голос. Ты не на Санктуме. Ты в безопасности. Ты на Земле.
— Да, — выдыхает он, — но ты здесь. Со мной.
Кларк слёзно выдыхает, но держится стойко. Она сильнее. Всегда была. Вот такой. С твёрдым стержнем внутри. Образцом храбрости. Памятником истинного самообладание. Где-то там из друзья, которые тоже отбиваются от людей Кэдогана. Ситуация вышла из-под контроля ровно в то мгновенье, когда кто-то открыл огонь. А Беллами дёрнул её в сторону прежде, чем пуля вошла в грудь, но успела задеть его плечо. Кровь закапала половину коридора и лестницу, за которой они укрывались. Но из того, что она успела разглядеть, это пуля прошла по касательной, были задеты лишь мягкие ткани, но то, как стремительно бледнел Беллами, выбивала любую устойчивую почву из-под её ног, к слову, чертовски уставших от высоких каблуков. Туфли остались где-то на первом этаже, когда она решила их стянуть.
— Мне жаль, что нет другой альтернативы.
— Мне жаль, что мы не нашли её в прошлый раз, — стонет Беллами. — Напой тот мотив, что… — жмурится так, если бы здесь были солнечные лучи и они резали глаза, — тот мотив, что пела для Атома.
Кларк удивлена, но тихо просит:
— Я буду петь, но ты тоже должен помочь себе. Положи одну руку на сердце, а другую на живот и скажи, что чувствуешь.
— Мне не нужны касания, чтобы сказать, что я чувствую, — едва слышно, на грани сознания, отвечает Блейк, встретившись с её глазами. — Боль. Злость. Горечь. Тоску. И всё это оставила мне ты.
Гриффин застывает. Они наломали дров, и кто знает, сколько им понадобится, чтобы со всем разобраться. Легче крушить, чем восстанавливать.
Легче обвинять, чем прощать. Но не о прощении ли была их история?
В этом вновь предстоит разобраться.
Кларк неосознанно начинает петь. Беллами не отводит от неё взгляда все эти долгие секунды, но смотрит сквозь опять. Постепенно его дыхание выравнивается, и мир больше не похож на вереницу резких черт, причиняющих дискомфорт. Коридор заполняет шум. Кларк видит Мерфи и Рейвен, приближающаяся к ним, и поднимается на ноги, одергивая подол платья, но предпочитает не замечать их немых вопросов и общего замешательства от увиденного.
Не из-за себя. Из-за Беллами.
…мой враг имеет ласковый прищур;
он шепчет мне сегодня: «извини,
но я тебя живым
не отпущу».
×××
— У тебя ПТСР, да?
Рейвен всё такая же, с бравадой, хлесткая и прямолинейная, не потому ли она Рейвен Рейес? Их машина стоит посреди пустыни, растянувшейся на несколько миль, позади остался город, шумный и угнетающий, ещё дальше — их друзья, к которым они не могли вернуться по понятным соображениям: приведут хвост Кэдогана, и им всем конец.
— Тебе Кларк сказала? — напряжённо спрашивает он, вглядываясь во тьму небольшого каньона.
— Нет. Я это заподозрила ещё, когда мы приехали к нашим. Кларк неосознанно врезалась в тебя из-за Мэди, а ты едва на ногах устоял. Если ты хочешь об этом поговорить, я здесь. Это не значит, что я тебя простила или заберу слова назад.
Рейвен садится прямо на песок, упрямая и решительная. Она не уйдёт, пока не заткнет эту дыру необходимой опеки. Их «что-то» с Кольца. Со-лидерное, шестилетнее.
— У тебя тоже это было, — догадывается он. — После Алли?
Рейвен угукает.
— Как ты справилась? — он устало садится рядом, сохраняя какую-то мнимую дистанцию, не зная, поймёт она его или нет. Но если пришла сама, то, наверное, должна быть готова к потрясениям для зоны комфорта. А ведь раньше её не существовало для них. — Ты, разумеется, сильная и всё такое, но… Как?..
— Со стыдом? Никак. Это всё ещё было со мной. Но если в такие моменты рядом оказывается кто-то, кто… — она на миг замолкает, обращая взгляд на звёздное небо, — может столкнуть тебя на землю и сказать: «Здесь ты в безопасности», становится легче. Все ещё отвратительно, но легче. Сначала мне помогала Луна, а потом Мерфи. Кто бы мог подумать, да.
— Ты делаешь его лучше. Он это ценит.
— Это работает в обе стороны, — признается Рейес, а потом прочищает горло, будто сморозила глупость.
Но ведь она — гений, с пороком сердца (у вселенной собственное правило: у всего есть цена), ей не свойственны глупости. Однако, согласно парадоксам, Рейвен совершала их, как и любой другой человек, живущий после апокалипсиса. Как и любой из всех присутствующих.
— Он может быть самым огромным мудаком на моей памяти, но на самом деле он хороший парень. Как и ты. Если хочешь знать, твоё предательство… будто бы лишило меня последней семейной фигуры в жизни. Ты не был идеальным братом, другом — о капитане я вообще молчу — но ты был рядом, когда я этого не просила, когда выгоняла и сомневалась в себе. Ты оставался тем, кто верил, что я чего-то стою; что я больше, чем просто девчонка, знавшая всё благодаря компьютерной программе, однажды побывавшей внутри меня. Прости, что не сделала того же.