– Жизнь – сплошной тест, проверка на прочность, – укоризненно, как всегда в таких случаях, произнес Розенбаум. – Из-за математики забрасывать скрипку не годится. Тем более что игра на музыкальных инструментах тоже развивает математические способности.
Генри кивнул. Если верить Розенбауму, музыка помогает добиться успехов и по истории, и по литературе, и по физкультуре, не говоря уже о внутренней гармонии. Все это Генри знал, но было ему известно и то, что учиться надо.
На самом уроке Грейс, как всегда, не присутствовала. По давней привычке села на низкий, украшенный резьбой старинный деревянный стул в коридоре и достала мобильный телефон, собираясь проверить сообщения. Увы, предмет мебели был не слишком удобный – в те времена слишком заботиться о комфорте было не принято, так что приходилось довольствоваться чем есть.
Сообщений обнаружилось два. Одно от Джонатана – писал, что в больницу сегодня поступили два новых пациента, поэтому домой вернется поздно. Вторую эсэмэску прислала клиентка Грейс – отменяла назначенный на завтра сеанс без объяснения причин и предложений перенести встречу на другое время. Грейс нахмурилась. Принимать близко к сердцу проблемы клиентов – непрофессиональный подход, но история этой женщины ее беспокоила. Во время прошлого приема ее муж надумал признаться, что его, как он выразился, «юношеские эксперименты» с мужчинами не ограничились студенческим возрастом и продолжаются до сих пор. У Грейс сложилось впечатление, что этот мужчина не «ищет себя», а давно уже нашел. Супруги были женаты восемь лет и воспитывали пятилетних девочек-двойняшек. Немного подумав, Грейс отправила клиентке сообщение с просьбой перезвонить.
По коридору до нее доносилась музыка – соната № 1 Баха, соль минор, сицилиана. Некоторое время Грейс просто сидела и рассеянно слушала, но тут и игру сына, и ее размышления прервало замечание мистера Розенбаума. Грейс достала органайзер, в который записывала назначенное время приемов, и вычеркнула отмененную встречу. Грейс работала с этой парой около восьми месяцев и с самого начала обратила внимание на мужа. Подозрения переросли в уверенность – проблема заключалась в его сексуальной ориентации. Грейс решила не затрагивать этот вопрос сама и подождать, пока супруги по собственной инициативе заведут разговор на больную тему – что, естественно, и случилось. Но только после долгих недель хождения по кругу. Жена жаловалась, что муж отдалился и ведет себя будто чужой человек, не заботясь о делах семьи. Рассказывая обо всем этом, она сидела на кушетке с грустным, поникшим видом. И вдруг ни с того ни с сего проговорилась: то ли на первом, то ли на втором свидании будущий муж упомянул, что у него были отношения с соседом по общежитию.
– Ну да. Я и не скрывал, – принялся отбиваться муж. – Не понимаю, зачем ты сейчас об этом заговорила. Мне просто было любопытно попробовать.
Дзынь! – прозвенел первый тревожный звоночек. И вообще, продолжил муж, серьезные отношения у него были только с одним парнем. А остальные – так… И снова – дзынь!
Очаровательно, с раздражением подумала Грейс, рисуя вокруг зачеркнутых слов морские раковины. И снова, сидя на неудобном кресле в пропахшем капустой коридоре квартиры Виталия Розенбаума на Морнингсайд-Хайтс, Грейс испытала ту же бессильную досаду, что и в тот день. Очень знакомую досаду.
Грейс едва сумела промолчать, а ведь ей так хотелось объяснить этому мужчине несколько простых правил. Что можно, а что нельзя, если ты гей. Можно – придерживаться нетрадиционных сексуальных предпочтений, поскольку это твоя личная жизнь, которая касается только тебя. Нельзя:
1) врать, что ты не гей;
2) притворяться, что ты не гей;
3) жениться на женщине и заводить с ней детей, не предупредив, что ты гей. Если, несмотря на данное обстоятельство, она захочет создать с тобой семью, это должно быть ее собственное осознанное решение.
А жене Грейс посоветовала бы только одно: если мужчина упоминает, что был в отношениях с представителем своего пола, не выходи за него замуж, и точка. Как-никак, а он тебя предупреждал. Полунамеком, уклончиво, совсем в той манере, в какой подобает взрослому ответственному человеку, но он сам тебе об этом сказал. Поэтому не жалуйся, будто не знала!
Грейс прикрыла глаза. Она приходила в эту квартиру уже восемь лет, и каждый раз, стоило свернуть за угол со Сто четырнадцатой улицы, Грейс сразу вспоминала свою старую наставницу времен магистратуры, которая тоже жила на Морнингсайд-Драйв, только в двух кварталах к северу отсюда. Звали ее доктор Эмили Роз, или мама Роз, как все обращались к этой женщине по ее собственному настоянию. Грейс, откровенно говоря, до сих пор не понимала, зачем ей это нужно. Мама Роз была психотерапевтом старой закалки. В те времена было принято заключать клиентов в долгие объятия, когда они приходили, и в еще более долгие, когда уходили. Во время сеанса следовало держать их за руку (да-да, в буквальном смысле!). Она была ярой сторонницей движения за развитие человеческого потенциала и написала научный труд по межличностной психологии, который в нынешние времена не выдержал бы никакой критики. Мама Роз встречалась со студентами в том же кабинете, в котором принимала пациентов. Окна светлой комнаты выходили на Морнингсайд-парк. Кабинет украшали многочисленные комнатные растения и висевшие без рам абстрактные полотна, а по полу были разбросаны огромные ковровые подушки. Предполагалось, что посетители должны сидеть на них, скрестив ноги. Каждое занятие, консультация и психотерапевтический сеанс начинались с медвежьих объятий. Грейс подобные штучки казались неприятным проявлением фамильярности. Долгое время Грейс подумывала о том, чтобы сменить научного руководителя, но потом решила остаться, причем по самой низменной, недостойной причине. Насколько было известно Грейс, ни одному из своих студентов мама Роз не ставила оценки ниже отлично.