Зуб за зуб!
А тем временем среди вечерних улочек Парижа уже воцарилась тишина. Все торговые лавочки закрывались, в то время как кабаки, таверны и так называемые "Дома любви" открывались.
Спускаясь вниз по главной улице, вплоть до стены, отделяющей одну часть столицы от другой, более новой, можно оказаться в одном удивительном месте. В центре захолустной площади горел костер, вокруг которого стояли самодельные кривые столы и скамейки, готовые сломаться от дуновения ветерка. За столами сидели пьяные, растрепанные, обряженные в лохмотья нищие и калеки. Но чудо, которое происходило в этом дворе, было весьма обыкновенным для постояльцев данной местности.
Весь парижский сброд слепых, безногих, безруких, с язвами по всему телу, вдруг становился здоровым и готовился к новому дню, рисуя язвы, бинтуя головы. Это именно то место, которые горожане обходили стороной. А те, кто попадал в лапы короля бродяг, не возвращался вовсе.
Итак, в этом зачахлом, но довольно веселом и разгульном Дворе чудес возле костра восседал на своем "троне" из бочек сам Клопен Труйльфу. За столами, в компании якобы несчастных бродяг ютились девки, в лохмотьях не лучше, чем у самих бродяжек. Распутные женщины, вычурно накрашенные и загорелые, совершенно не соответствовали моде XV века. Лишь одна девушка, сидящая рядом с Труйльфу, отличалась от всего этого грязного и пьяного сброда.
Ее черные глаза лучились светом, улыбка не сходила с ее уст, черные кудри спадали на ее оголенные плечи. Она рассказывала с некой любовью королю бродяг о сегодняшнем дне. Наверное, это был единственный человек, которого она любила в этом дворе и которому могла рассказать все (или почти все), что хранилось в ее маленьком сердечке. Возле ног цыганки приютилась белая козочка, время от времени просившая от хозяйки ласку. Эсмеральда считала Клопена своим братом, который почти всю ее недолгую жизнь был рядом. Сам Труйльфу очень любил цыганку и гордился ею. Он был готов защитить ее в любой момент, что бы ни случилось. Алтынский король внимательно слушал девушку, перебирая ремни "метелки" и иногда кивая.
– О, Клопен, ты даже не можешь представить какой он красивый!..
– Я видел, – с отвращением прерывал Эсмеральду бродяга.
– Ах, точно, ты же был там. О, мой Феб! Он высок, красив, мил и любезен. Я не раз видела его в толпе, он всегда смотрит на меня с такой любовью и лаской! Мое сердце замирает, когда я его вижу. Ох, братец, не зря Гренгуар говорил, что Феб переводится, как Бог Солнца. Феб, мой Феб, ты и вправду Бог, ты и вправду Солнце!
– Эсмеральда, а ты не думала, что этот щеголь просто использует тебя для своих целей? Что рано или поздно он предаст тебя? И тогда все мы окажемся на виселице, включая тебя и меня. Даже Джали будет повешена. О Шатопере ходят, поверь мне, не лестные слухи. И, в конце концов, – вскрикнул Клопен, – я не позволю, что бы какой-то сукин сын посмел тронуть нашу девочку!
Последние слова были произнесены настолько громко, что их слышал весь бордель с его "круглым столом" нищих. Все дружно поддержали своего короля, крича о своем согласии и посвистывая. Нашелся повод выпить для всех, даже для тех, кто не слышал прекрасной речи Труйльфу. Под все эти крики и суматоху юная цыганка быстро ускользнула со двора, отправившись с Джали на ночную прогулку по Парижу.