Второй пилот достаточно опытный, прилежный парень. С Валерой Огарев уже летал, ему можно доверить посадку в оживленном Риме. И поспать на эшелоне, если получится.
В сумеречной дымке лоскутное одеяло Европы, где каждый метр земли учтен и освоен: застройки, грядки, клочки лесов и снова грядки.
– Witajcie! – поздоровался Дима с польским диспетчером, соблюдая негласный закон вежливости, по которому следует приветствовать воздушных гидов на их родном языке, доложил высоту, на которой летит. Обычно иностранцы из-за этого приходят в восторг, особенно бурно реагируют итальянцы, услышав от русского летчика свое «Buon giorno».
Поляк флегматично ответил на английском: поздоровался, подтвердил высоту и уже на выходе из своей зоны, так же равнодушно пожелав приятного полета, отключился.
Сонная кабина, расчетный эшелон, взгляд в бескрайний горизонт с багровыми отблесками заката, время от времени переводимый на приборы. На приборах почти ничего не меняется, но Огарев всегда готов к тому, что в любой момент все может измениться, готов к врывающейся в привычный звуковой фон тревожной сирене, готов действовать быстро и четко по инструкции. Считается, что то, чего ждешь, непременно случится. У летчиков этот закон работает с точностью до наоборот: стоит только расслабиться, как тут же произойдет какая-нибудь неприятность. Поэтому, сидя в пилотском кресле, терять бдительность нельзя даже на эшелоне, когда есть время полюбоваться завораживающей красотой перламутрового неба.
В римскую зону зашли глубокой ночью. Диспетчер подхода традиционно дал другую схему и полосу. Традиционно уже в процессе захода пришлось оперативно менять данные. Внизу зарево от миллиона огней Вечного города. Глазеть некогда. Огромный на три полосы аэропорт Фьюмичино с его бешеным трафиком. Повисели, дождались своей очереди, совершили посадку, освободили полосу для следующего борта. После всех процедур стоянка. Дмитрий вышел на трап подышать теплым и терпким, словно вино, густым воздухом итальянской ночи. Он прилетал сюда не раз, смотрел в это небо, на всю в отметинах от тысяч шасси взлетно-посадочную полосу, на сплетенные созвездием Кассиопеи терминалы, но никогда еще ему не доводилось побывать в Италии. Как и в Швейцарии, Греции, Португалии, Германии и других западноевропейских странах. Туда обычно выпадают рейсы с разворотом, короткая стоянка и «нах хаузе». А нечего по заграницам прохлаждаться, для этого начальство имеется.
Вот и в этот раз потоптались по бетону Италии, загрузились и назад. Рассвет застали где-то над Венгрией: яркий, стремительный и торжественный в своем нарядном убранстве. Летели на северо-восток, навстречу солнцу, и от его слепящих в правое окно лучей спать хотелось еще больше. Дмитрий ловил себя на мысли, что временами выпадает из реальности: он против воли проваливался в короткие сны. Валера тоже смотрел осоловелым взглядом, вот-вот уснет. Обоим сразу спать нельзя, поэтому Огарев предложил второму пилоту поспать, а сам бодрился. Для подстраховки предупредил старшую бортпроводницу, чтобы наведывалась в кабину каждые пятнадцать минут.
Подходили к Москве. Обещанный при вылете CAVOK, иначе говоря, хорошая по авиационным параметрам погода, ближе к Домодедову уверенно сменился на грозовой фронт.
Дмитрий был готов в любой момент взять курс на Нижний Новгород, который значился запасным. На приборах сплошная краснота, и становилось ясно, что нужно уходить, но диспетчер почему-то о грозе упорно молчал. Тут и когда желтая зона не сунешься, а чтобы зайти в красную, нужно быть камикадзе. И не сказать ему ничего, потому что в эфире птичий рынок. Если в какой-нибудь Хургаде или в Чите в час на посадку заходят от силы два борта, то в небе над Москвой постоянно такая суматоха, что иной раз диспетчеру не доложиться из-за непрерывной говорильни в эфире, приходится ждать паузы, чтобы вклиниться между переговорами других экипажей. Самостоятельно изменить курс нельзя, приходится лететь, куда направили. После катастрофы в Стокгольме, которая произошла по вине диспетчера, авиационные правила изменились. Теперь, если решение командира расходится с решением диспетчера, последнее слово остается за командиром. Но Москва – это Москва. Если КВС самостоятельно сменит курс, то на земле его гарантированно ждут разбирательства. Если долетит. Потому что бортов в небе много, и, меняя курс без согласования с диспетчером, экипаж сильно рискует столкнуться с другим самолетом.
На дисплее образовался просвет, совсем маленький, правее курса. Огарев велел второму, ведшему связь:
– Скажи диспетчеру, чтобы разрешил курс сто двадцать для обхода.