Все ее книги — почти все — в изумрудно-зеленых кожаных переплетах (ведь у Тото глаза зеленые) и с вклеенными экслибрисами по рисунку Карди: бэби с гарденией в руках, величиной с нее самое: "Эта книга принадлежит Гардении Гревилль", — и фотографии Карди, самая давняя и самая последняя, в двойной рамке: на одной он изображен был двадцатилетним юношей, с волосами совсем гладко зачесанными, в забавном милом костюме: высокий, наглухо застегнутый стоечкой воротник и пресмешной галстук и сюртук с крошечными лацканами; на другой, работы Бертрана Пэркса, дэдди смотрел прямо в глаза, большеголовый, совсем как живой.
Тото взяла фотографию в руки, поднесла ее близко к лицу, потом медленно подошла к кровати и опустилась на колени, прижимая карточку к щеке.
Она молила, как ребенок:
— О, пожалуйста, пожалуйста, не надо этого. Пусть дэдди вернется совсем такой, как раньше. Он всегда был моим. Я буду хорошая. Только бы этого не случилось… Ведь, право, нет ничего дурного в том, что мне нужен мой дэдди, у меня никого нет, кроме него. Все будет по-другому, если он опять женится… да, все, это, не воображение… о, пожалуйста, не надо…
Кто-то постучался в дверь. Голос Скуик. Тото очнулась, поднялась с колен и тут только заметила, что папироса загорелась у нее в руке. Она взглянула на обожженный палец, подошла к двери и отперла ее.
— Крошка моя, в чем дело? Что такое? И запах гари?.. Откуда?.. Ах, как сильно пахнет, наверняка тут сейчас вспыхнет что-нибудь.
— Я обожгла немножко палец, — спокойно сказала Тото, — вот и все.
Скуик стояла перед ней, переводя взгляд с ее лица на фотографию, которую она все еще прижимала к груди.
И вдруг самообладание покинуло Тото; она перестала владеть собой и, ухватившись за Скуик, прижавшись головой к ее груди, заплакала навзрыд.
— Ну, полно, — шептала успокаивающе Скуик, — полно, полно, — мягкая рука нежно гладила вздрагивавшие от рыданий плечи Тото.
Но и у Скуик в душе царило отчаяние; конец и ее счастью, думала она, при матери Тото не понадобится, конечно, дуэнья.
Скуик думала о крошечной квартирке, которой ей — пожалуй, не без натяжки — удастся обзавестись: можно будет поискать уроков французского языка — немецкому сейчас никто не хочет учиться — или… не лучше ли поступить экономкой? Не все ли равно? Не все ли равно: она потеряет Тото, а в Тото — все счастье ее жизни.
Она вспомнила, что ей уже пятьдесят лет, много лет уж она перестала придавать значение возрасту, а теперь это становилось пугающе важным.
— Полвека! — дразнила ее Тото. — Полсотни!.. — и поцеловала ее пятьдесят раз в день ее рождения. Было устроено небольшое празднество. Карди подарил ей чудесное пальто (которое Скуик переделала так, что автор модели ни за что не узнал бы его), а Тото прибежала перед завтраком в спальню Скуик, таща свой портрет пастелью работы знаменитого австрийского художника, портрет, о котором Скуик давно мечтала в глубине души.
Всему этому, да и другим, более материальным удобствам жизни сейчас конец; комфорту больших отелей и квартир, отсутствию мелочных забот, тревоги за завтрашний день — всему конец. Впереди квартира в три комнаты где-нибудь на окраине города и ученики по столько-то за урок — не очень много, ибо у Скуик не было таких данных, чтобы она могла предъявлять высокие требования, — больше ничего.
Тото подняла головку, и Скуик забыла о своей тревоге, стараясь рассеять тревогу Тото.
Она стала мягко уговаривать ее:
— Знаешь, крошка, ведь это все глупости. Мы ничего не знаем о твоей маме. По всей вероятности, она очень скрасит тебе жизнь. Будет тебе подругой. Как часто я думала, что моей маленькой недостает сверстниц. Конечно, сверстницей твоя мама не может быть для тебя, но она молода… Будем надеяться, что ты будешь счастлива с ней, будем надеяться…
Тото крепко стиснула ей руку.
— Скуик, ты сама этому не веришь. Говоришь только, чтобы успокоить меня. Какая бы она ни была, моя мать, — конец моей жизни с дэдди, всему тому хорошему, что было у нас с ним. Я это знаю наверное. Нечего говорить, что я создаю себе всякие ужасы в воображении, что надо подождать. В глубине души я знаю, что все кончено. Я знаю, кажется, с той ночи, когда дэдди уехал, забыв попрощаться со мной; но тогда мне в голову не приходило, что он может снова жениться на моей матери.