Темпест промолчал, но видел по лицу Карди, что тот угадывает его неодобрение.
Карди поднялся и, обтягивая жилет — один из тех прямых жилетов, о которых недавно говорила Тото, — сказал:
— Знаете что, Ник, приходите завтра завтракать в половине второго, проводить, кстати, Тото. Она уезжает около четырех, кажется.
— С восторгом, — отозвался Темпест. Он тоже поднялся: — Прекрасный день сегодня, правда?
Карди вдруг стал экспансивен: результат пяти приемов виски и смутного сознания, что он выставляет себя в невыгодном свете и что следовало бы загладить впечатление. Он вцепился в пуговицу Темпеста и заговорил своим самым подкупающим тоном, забавно щуря улыбающиеся глаза:
— Сегодня, мой друг, дождь непременно должен был идти — ведь Тото провожала свою бонну! Это уж неизбежно, как ночь после дня! Заметили вы? Когда хочется, чтобы поскорее миновало неприятное, всегда находятся помехи, мелочи всякие, которые затягивают дело! Вот так же и с дождем при расставаниях! Что может усугубить печаль сильнее, чем затяжной мелкий дождь? Осенью — другое дело, тогда с ним миришься, но в разгаре лета!.. Я отвез Тото на вокзал и исчез — надо было выполнить поручение Вероны. А выполнил — забежал сюда и велел подать себе виски.
Темпест мысленно представил себе Тото — высокую, гибкую, трагическую фигурку — среди шума и суеты большого вокзала, в тумане защищающую Скуик, которую все толкают, в то время как Карди спешит их покинуть, чтобы выполнить поручение Вероны!
"Какой же я дурак, что не поехал на вокзал с тем, чтобы потом отвезти ее домой!" — подумал Темпест.
— Неудобно иногда складывается жизнь, — донесся к нему голос Карди. — Я думал сам проводить Тото в Париж, но Верона хочет посоветоваться в Берлине с одним доктором — у нее что-то с глазами, и Тото придется ехать с Риверс. Опять не повезло.
Ник вдруг почувствовал, что с него довольно — и самого Карди, и его подкупающего голоса, и его уверений, будто все обстоит превосходно в этом лучшем из миров, раз ему хочется так думать, и самого того факта, что Карди считал нужным давать объяснения ему, Нику, и что за этим явно скрывалось тайное сознание постыдности его поведения.
Ник отвернулся и кивнул через плечо:
— Завтра увидимся.
Глава VII
Тото лежала с сухими, широко раскрытыми глазами в спальне Скуик, на ее кровати.
В комнате еще царил беспорядок отъезда, валялись клочки бумаги, обрывки писем, стояла недопитая чашка кофе.
— Уехала, — говорила вполголоса Тото. — Теперь ты уже подъезжаешь к Рорупу, любименькая моя, и думаешь — если можешь о чем-нибудь думать, — что Дания очень похожа на Англию (хоть на самом деле она ни чуточки не похожа). Как я сердилась на тебя иногда, что ты медленно соображаешь, а сейчас люблю и за это. О! что бы я только ни дала, чтобы посмотреть снова, как ты делаешь ошибки в бридже, а потом удивленно и смущенно поглядываешь из-за своего забавного старенького пенсне! Любименькая, я так любила тебя… И ты была всегда со мной, тут, рядом… часть моей жизни. А сейчас… О! Сейчас я так одинока…
Она села на кровати и оглянулась кругом. Скуик каждый вечер приходила к ней перед сном и до сего дня, стоя на коленях у ее кровати, пела ей песенки, как делала, когда она была ребенком.
Жгучие слезы вдруг прилили к глазам Тото, когда она представила себе угловатую фигурку Скуик, ее вязаные ночные туфли на плоских ступнях, сложенные руки и толстую седую косу, перехваченную внизу таким смешным синим бантом.
Стук в дверь…
Тото выпрямилась.
— Войдите, — крикнула она. Вошла Риверс.
— Мне велено помочь вам одеться, — почтительно сказала она.
— Мне не нужна помощь, благодарю, — ответила Тото. — Я отлично справлюсь сама.
Риверс помялась немного на пороге, не сводя с Тото серых глаз, в которых было невысказанное желание; затем вышла из комнаты.
Закрыв за собой дверь, она постояла еще немного. Риверс принадлежала к числу тех благородных женщин, которые, будучи сами бездетны, наделены материнским инстинктом; которые, видя плачущего ребенка — к какому бы классу и кому бы он ни принадлежал, — тотчас опускаются подле него на колени и осушают его слезы. Счастливы те малютки, к которым попадают в няни такие любящие детей женщины, и бесконечно жаль, что так много подлинной беззаветной любви пропадает зря; в этом одна из трагедий современной женщины.
Риверс "приставили" к Тото, когда она была еще совсем крошкой: старая кормилица Вероны заболела и не могла больше нянчить малютку. Риверс случайно попала в детскую, но сразу почувствовала, что здесь ее место, ее царство. И сейчас, когда она за дверьми прислушивалась, затаив дыхание, не плачет ли Тото, она видела малютку Тото, прикорнувшую у нее на руках; в златокудрой и гибкой теперешней Тото узнавала пухленькую крошку, которая улыбалась ей и колотила розовыми кулачонками.