Я обнял маму, прижался щекой к ее светлым волосам, ниспадавшим на лицо, и уткнулся в шею.
От нее исходил приятный запах. Он почему-то заставил меня подумать о Марокко. Представились узкие улочки со множеством лотков, покрытых какой-то пестрой пылью… Но я никогда не бывал в Марокко.
— Чем это пахнет?
— Сандаловым мылом. Как обычно.
— Дашь мне?
Она подняла брови:
— Зачем?
— Умоюсь, и ты будешь со мной.
Она стянула с меня одеяло.
— Что это еще за новости — умоюсь… Ладно, не дури, тебе некогда будет даже вспомнить обо мне.
Я смотрел из окошка «БМВ» на стену зоопарка, облепленную мокрыми предвыборными плакатами.
Над стеной в вольере хищных птиц сидел на сухой ветке черный гриф. Он походил на старуху в трауре, спящую под дождем.
От включенной печки в машине стало жарко, я с трудом дышал, печенье застряло в горле.
Дождь стихал. Супружеская пара — он тучный, она худая — делали гимнастические упражнения на усыпанной подгнившими листьями лестнице Музея современного искусства.
Я взглянул на маму.
— Ну что? — произнесла она, не отрывая глаз от дороги.
Я набрал в грудь побольше воздуха, чтобы заговорить низким голосом моего отца:
— Арианна, пора бы уже тебе вымыть машину. Это какой-то свинарник на колесах.
Она не засмеялась.
— Попрощался с отцом?
— Да.
— Что он сказал тебе?
— Чтобы не делал глупостей и не бегал на лыжах как сумасшедший. — Я помолчал. — И чтобы не названивал тебе каждые пять минут.
— Так и сказал?
— Да.
Она переключила скорость и свернула на виа Фламиниа.
Город уже заполнялся машинами.
— Звони когда захочешь. Ты все взял? Музыку? Мобильник?
— Да.
Серое небо давило на крыши и антенны.
— Аптечку не забыл? Градусник?
— Да.
Парень на огромном скутере смеялся, слушая телефон, засунутый под каску.
— Деньги?
— Да.
Мы проехали по мосту через Тибр.
— Остальное мы, кажется, вместе проверили вчера вечером. У тебя с собой все, что нужно.
— Да, все.
Мы остановились у светофора. Женщина в малолитражке смотрела прямо перед собой. По тротуару плелся на поводу у двух лабрадоров старик. Чайка сидела на голом как скелет, увешанном пластиковыми пакетами дереве, стоявшем в грязной луже.
Появись сейчас Господь Бог и спроси меня, хотел бы я быть этой чайкой, я ответил бы да.
Я расстегнул ремень безопасности.
— Выпусти меня здесь.
Она посмотрела на меня, словно не поняла.
— Как здесь?
— Да. Здесь.
Загорелся зеленый.
— Остановись, пожалуйста.
Но она продолжала двигаться. Хорошо, что перед нами замедлил ход мусоросборщик.
— Мама! Остановись.
— Застегни ремень.
— Прошу тебя — остановись.
— Но зачем?
— Я хочу один прийти к ребятам.
— Не понимаю…
Я повысил голос:
— Остановись, пожалуйста.
Мама подъехала к тротуару, выключила мотор и откинула рукой волосы.
— Так в чем дело? Лоренцо, прошу тебя, не начинай… Ты же знаешь, что в такую рань я плохо соображаю.
— Дело в том, что… — Я сжал кулаки. — Все остальные едут без родителей. Я не могу явиться к ним вместе с тобой. Произведу плохое впечатление.
— Объясни… — Она потерла глаза. — Это что же, я должна высадить тебя тут?
— Да.
— Но я не смогу в таком случае поблагодарить родителей Алессии.
Я пожал плечами:
— И не нужно. Я сам это сделаю.
— Об этом не может быть и речи. — И она повернула ключ зажигания.
Я рванулся к ней:
— Нет… Нет… Пожалуйста.
Она оттолкнула меня:
— Что «пожалуйста»?
— Пусти меня одного. Я не могу прийти туда с мамой. Меня засмеют.
— Но что за глупость… Я хочу узнать, все ли в порядке, не надо ли сделать еще что-нибудь. Элементарная вежливость. Я не такая грубиянка, как ты.
— Я не грубиян. Я такой, как все.
Она включила поворотник. Нет, она не уступает. Я не ожидал, что ей так важно проводить меня. Я почувствовал, как меня охватывает гнев. И принялся бить кулаками по ногам.
— Что это с тобой?
— Ничего. — Я так стиснул дверную ручку, что побелели костяшки пальцев. Я готов был вырвать зеркало заднего вида и разбить окошко.
— Ты ведешь себя как маленький.
— Это ты обращаешься со мной как с… — Я ругнулся.
Она метнула на меня быстрый взгляд.
— Не смей употреблять бранные слова. Ты же знаешь, я этого не терплю. И незачем устраивать сцены.
Я стукнул кулаком по приборному щитку.