— Никого, что ли, — говорит она.
Я качаю головой.
— Ясно, — вздыхает сиделка, затягивает пояс кофты потуже и уходит.
Дома я думаю о пеларгонии, красной пеларгонии — что если поставить такую у окна, ярко-зеленые листья и цветы на белом фоне. И кухонные занавески в красно-белую клетку. И коврики, тряпичные дорожки и чистый запах хвойного мыла.
6
Трамвай как парник, пассажиры как саженцы, покрытые каплями влаги. Вечер. Я выхожу из трамвая и оказываюсь на дне ледяного озера, покупаю рыбу в «Деликатесе», балтийскую салаку, напичканную диоксинами и прочими ядами, которые, по большей части, приходят с востока, но нельзя отрицать и вину нашей индустрии, нашего сельского хозяйства и туалетов. Затем я покупаю хрен, лимон, миндальную сдобу и пачку «юбилейного» кофе. Выхожу сквозь поток горячего воздуха у стеклянных дверей и жду обратного трамвая в бесконечном тумане. Прохожие снова без резиновых сапог (что приведет к волне гриппа — семнадцать стариков умрут, один случай менингита и, по меньшей мере, два внутриутробных отклонения, пусть и говорят, что холод не влияет на болезни, а грипп не имеет отношения к отклонениям в развитии плода). Ноги, упакованные в резину с шерстяной подкладкой, потеют. За все приходится платить. Рыба, хрен, лимон, миндальная сдоба и кофе лежат, плотно упакованные, в сумке на колесиках из водонепроницаемого материала.
А трамваи едут.
Барабанная дробь капель. Дождь.
И еще что-то.
Что-то другое.
Впереди, за оранжевым.
Музыка.
Плотная пелена цветных капель отделяется от прочих дождевых слоев.
Музыка затихла.
Кто-то приближается.
Я смотрю в другую сторону, прячусь от дождя под козырьком.
Вижу, как мой трамвай поворачивает на улицу Александерсгатан.
Он далеко, между нами ливень.
У него нет дождевика, и вообще верхней одежды на нем нет, только шапка, а с носа капает вода, и голос громкий, иностранный, и если бы рядом был кто-то еще, кроме него и меня, то этот кто-то, несомненно, уставился бы на него.
— Постойте! — говорит он по-русски. — Wait.
Вскоре снег и вправду совсем растает.
Он стоит, запыхавшись.
На плече аккордеон.
Без футляра.
Как будто он вдруг сорвался с места, чтобы кого-то догнать. Кого-то. Кто не должен исчезнуть.
Среди дождя.
Он смотрит прямо в мои очки, сквозь капли дождя. Он открывает рот, и я вижу, что один передний зуб темнее другого. Горловина глубокая, блуза пропиталась холодной влагой извне, но мурашек не видно.
Такой теплой зимы еще не было.
Подъезжает трамвай. Останавливается возле меня, двери открываются.
Я снимаю очки, утираю их рукавом и наклоняюсь за сумкой.
Рыба, хрен, лимон.
Миндальная сдоба и «юбилейный» кофе.
Все это у меня в руках, и я собираюсь забраться в трамвай.
— Wait,[17] — говорит он по-английски.
Смеется.
— You liked the show?[18]
Трамвай трогается со скрипом, с пустыми руками.
Ремень аккордеона намок и потемнел. Дождь льет на инструмент — может быть, и внутрь.
Слышно лишь рокот капель, повсюду капает.
Он приподнимает мокрую шапку, как шляпу. Будто представляясь мне. Вода капает ему в глаза. Он моргает и смеется.
Я снова протираю очки, рукавицей.