— Вы еще успеете, — прерывает музыку голос. — Четыре пары мужских трусов всего за девять девяносто девять! Рождество — детский праздник. Аргамак всего за восемьдесят девять евро!
Дама с игрушечным медведем в человеческий рост подходит к упаковщику без очереди. Мужчина рядом говорит «черт подери». Его пудель дергает проводок, потея под шерстью. В коляске просыпается ребенок в пуховом комбинезоне. Звучит музыка, но так тихо, что мелодии не разобрать, только ритмичный звон колокольчиков, такт за тактом. После того как из-за огромного медведя закончилась бумага и все упаковщики отправились за новой на другой этаж — самый нижний или самый верхний, после того как я пропустила вперед мужчину с собакой, женщину с ребенком, влюбленную пару, у которой даже шарфы спутались между собой, и пожилую даму с ходунками, наступает моя очередь. Бумага зеленая с многократно повторяющейся зеленой надписью «Стокманн». В уголке знакомая розочка с множеством лепестков. По дороге к выходу я покупаю торт — настоящее английское рождественское «полено». «Желаю вам счастливого Рождества», — говорит девушка (Лииса Пальмен, владеет языками). С этой стороны двери открываются автоматически.
Вечер ясен, небо цвета нефти. Снежинки этим вечером, вероятно, были бы классифицированы как «столбики». Для образования «столбиков» требуется сухой воздух и температура от минус пятнадцати до минус двадцати пяти (но на какой стадии, где они образуются — в слоях атмосферы или у самой земли?) «Столбики» меньше и компактнее «звезд», они растут в длину вместо того, чтобы отращивать шесть лучей. В массе их иногда называют «крупкой», это красиво.
Мягко.
В угловой витрине универмага четыре гнома, они чем-то заняты. Медленно двигая механическими ногами, гномы поднимаются по веревочной лестнице к воздушному шару. Шар сделан из выкрашенного белой и красной краской дерева — наверное, березы — лестница же, скорее всего, вязаная. Я встаю у витрины и жду, когда шар поднимется, мне интересно, как это произойдет. Больше у витрины никого нет. Может быть, дети уже спят дома; может быть, в это время дети уже спят. Мимо меня проходят люди, несут пакеты, у них длинные руки, а очки смотрят вперед, вниз, в стороны, изо ртов идет пар. Гномы забираются в корзину один за другим, неподвижно застывают, машут, спускаются по лестнице. Скрип шарниров доносится через стекло витрины, земля под шаром сделана из карамелек. Из невидимых динамиков струится рождественская музыка, детские голоса. Где-то резко тормозит трамвай.
Я поворачиваюсь, чтобы идти, и утыкаюсь в кружку сборщика пожертвований. «Для бездомных детей» — написано на кружке. Я кладу купюру. Относительно крупную. Она у меня последняя. «Господи, благослови», — бормочет рот над кружкой, рука делает жест возле груди. Господи-благослови-господа-нашего-иисуса-христа-спасителя.
Я иду к остановке трамвая. Возле нее что-то есть. Между остановкой и статуей. Палатка. Ближе: оранжевая. Лоскуты, открывающие входы в палатку, трепещут на ветру. Внутри раздаются голоса. Кто-то смеется. Из палатки разносится запах — незнакомый, ореховый. Над закрытым входом что-то написано по-русски.
ПЕЧЕНЫЕ КАШТАНЫ.
Скоро придет трамвай. У меня в кармане проездной. Он на месте. Трамвай останавливается передо мной, и в ту же секунду открывается вход в палатку. Кто-то выходит. Черные волосы. Этот кто-то садится на деревянный ящик, берет в руки гармонь, подтягивает ее ремни поудобнее и начинает играть, наверное, начинает играть, но моя «тройка» пришла, а у меня много вещей, и я еду домой.
3
Уилсон Бентли родился в 1865 году в городке Иерихон, расположенном в самой холодной части североамериканского штата Вермонт, посреди так называемого Снежного пояса, между озером Чэмплен и горой Мэнсфилд. Уже в раннем детстве его любимым занятием было изучать снежинки, в чем он совершенно не находил понимания у отца-крестьянина и соседей-земледельцев. Но мать Уилсона когда-то была учительницей. Она воспитала в сыне любовь к знаниям и прекрасному в этой жизни (the finer things in life).
На пятнадцатый день рождения мать подарила Уилсону микроскоп, небольшой и старый (линза в царапинах), завернутый в вату и папиросную бумагу: она использовала его пока преподавала, а затем сохранила как память. Пока другие мальчишки стреляли из рогаток, Уилсон сидел над микроскопом, поглощенный созерцанием мира через линзу: капли воды, крошки камня, птичье перо, лепесток какого-то цветка с хрупкими прожилками. Но прежде всего, тогда и после — снег. Двадцатилетнего Уилсона прозвали Снежинкой, Snowflake. В результате многолетних проб и ошибок ему удалось adapt a microscope to a bellows camera (соединить микроскоп и складной фотоаппарат) и таким образом впервые в истории сфотографировать отдельную снежинку. Результатом его жизни (в практическом отношении) стало собрание, как уже было сказано, пяти тысяч так называемых микрографий снежинок. Он рассматривал миллионы. Но ни разу не увидел двух одинаковых.