— Мистер Бернс! Доброе утро, мистер Бернс! Мистер Бернс — вислые яйца!
Он с ревом бросился к забору, колотя палкой по воздуху, словно кур прогонял.
Младшие и старшие, мальчишки и девчонки, абсолютно все — кроме, конечно, учительницы, которая на перемене запирала дверь школы и оставалась внутри, сдерживаясь, как Роза, до дому, рискуя потерять лицо и перенося муки, — абсолютно все собрались, чтобы заглянуть в предбанник туалета для мальчиков, когда прошел слух: Коротышка Макгилл трахает Фрэнни Макгилл!
Брат и сестра.
Вот так представление! С участием родственников!
Так это называла Фло: представлять. Фло рассказывала, что в глухих деревнях — в фермах на холмах, откуда она сама была родом, — люди сходят с ума, едят вареное сено и «устраивают представления» с кровными родственниками. Пока Роза не поняла, что имеется в виду, она воображала импровизированную шаткую сцену в каком-нибудь сарае, на которую по очереди поднимаются родственники и поют дурацкие песенки или декламируют стихи. «Что за представление!» — с отвращением говорила Фло, выдыхая дым. Она имела в виду не какой-то определенный поступок, но все сразу — все, что относилось к этой области, в прошлом, настоящем и будущем, по всему миру. Способы, которыми люди себя развлекают, как и стремление людей казаться не теми, кто они есть, не переставали ее удивлять.
Чья это была затея, с Фрэнни и Коротышкой? Наверно, старшие мальчики подзадорили Коротышку, а может, он хвалился и его подначили. Ясно было одно: это не Фрэнни придумала. Ее догнали и притащили, заманили в ловушку. Впрочем, «догнали» — не совсем верное слово: вряд ли она убегала, поскольку не верила, что ей на самом деле удастся убежать. Но она не хотела, ее пришлось тащить силой, толкать на землю, туда, где ей следовало быть по замыслу. Знала ли она, что ее ждет? Во всяком случае, точно знала, что от других людей ничего приятного ждать не приходится.
Фрэнни Макгилл в детстве треснул о стену пьяный отец. Так говорила Фло. По другой версии, Фрэнни, пьяная, свалилась с саней и ее лягнула лошадь. Как бы там ни было, ее всю перекорежило. Сильней всего досталось лицу. Нос был кривой, и каждый вдох превращался в долгое унылое сопение. Зубы словно сбились в кучку, налезая один на другой. Поэтому рот не закрывался, и Фрэнни не могла удержать слюни. Бледная, костлявая, шаркающая ногами, пугливая, как старуха, Фрэнни навеки застряла во втором или третьем классе — она кое-как научилась читать и писать, но ее редко просили это делать. Вероятно, она не была дурочкой, какой ее считали все, а просто была растеряна, оглушена постоянными атаками. И вопреки всему она сохранила способность надеяться. Она ходила хвостом за любым, кто не бил и не обзывал ее; пыталась совать этому человеку огрызки карандашей и бугристые комки жеваной жвачки, отлепленные со стульев. Ее приходилось отваживать со всей возможной жесткостью и угрожающе кривиться, встретив ее взгляд. Пошла вон, Фрэнни. Пошла отсюда, а то я тебя тресну. Честное слово, тресну.
После того случая Коротышка так и будет пользоваться ею дальше, и другие тоже. Она забеременеет, ее увезут, она вернется и снова забеременеет, ее увезут, она вернется, снова забеременеет, и ее снова увезут. По городу пойдут разговоры о том, что неплохо было бы ее стерилизовать, а деньги пускай соберет «Клуб львов»[4]. И разговоры о том, что неплохо было бы ее запереть куда-нибудь. Но тут Фрэнни вдруг умрет от пневмонии, радикально решив вопрос. Каждый раз, обнаружив в книге или фильме образ полоумной святой-блудницы, Роза вспоминала Фрэнни. Мужчины — создатели книг и фильмов, — кажется, питали слабость к этой фигуре, хотя, как подметила Роза, в их варианте она оказывалась гораздо опрятней. Роза решила, что это обман — то, что они оставили за кадром сопение, слюни, зубы; они упускали из виду уколы отвращения, подстегивающие похоть, и спешили воспользоваться идеей обволакивающей утешительной пустоты, неразборчивого всеприятия.
Впрочем, нельзя сказать, что Фрэнни ответила Коротышке всеприятием. Она вопила — вопли выходили раскатистые, гнусавые из-за сложностей с дыханием. Она все время лягала воздух одной ногой. Ботинок с нее то ли слетел, то ли Фрэнни сегодня вообще пришла без обуви. Наружу торчала белая нога с босой ступней и грязными пальцами — она выглядела слишком нормальной, слишком исполненной самоуважения, чтобы принадлежать Фрэнни Макгилл. Вся остальная Фрэнни была Розе не видна. Маленькую Розу выпихнули на дальний край толпы. В первом ряду стояли большие мальчишки, вдохновенно вопя. Большие девочки, хихикая, сгрудились у них за спиной. Роза была заинтересована, но не встревожена. То, что делали с Фрэнни, не имело всеобщего значения и совсем никак не относилось к остальным. Это было лишь продолжение полагающихся Фрэнни издевательств.
4