Меня нашли, спасли… освободили.
Мне стоит улыбаться? Я должна радоваться, ведь так?
Скоро я вернусь домой, встречусь с семьёй. Мне больше не угрожает опасность.
Незнакомцы больше не будут дотрагиваться до меня. На моей коже больше не будет синяков, которые, кажется, никогда не исчезнут.
Однако я разрушена, уничтожена и ничего не стою. Что я могу предложить любимым людям? Свою грязь? Тьма прикасалась ко мне бесчисленное количество раз, и её следы навечно останутся на мне.
Моя провинциальная семья понятия не имеет о том, что такое настоящее зло. Я лежала рядом с дьяволом так много раз, что и не перечесть, и он запятнал меня. Изнутри и снаружи.
Звуки вокруг меня становятся громче, и я возвращаюсь в реальность, уставившись в землю. Повернувшись, смотрю на Канье, стоящего рядом. Мы только что покинули самолёт, на котором добрались до дома, и он наблюдает за мной, снова. Каждый раз, когда я смотрю на Канье, у меня перехватывает дыхание. Он совсем не изменился за прошедшие пять лет, оставаясь самым красивым мужчиной из всех, что я встречала. У него непослушные светлые волосы и голубые глаза, глубина которых говорит о том, что у него не только милое лицо — его мысли всегда были серьёзными и наполненными смыслом. Тело его по-прежнему подтянутое и мускулистое, а моя голова всё так же достаёт до уровня его глаз.
От рассматривания Канье меня отвлекают крики, и, оглянувшись, я вижу родителей, которые несутся ко мне по взлётно-посадочной полосе, не слушая охранников, которые требуют, чтобы они остановились. Мама бросает свою сумочку, и все вещи высыпаются из неё, однако она не замедляется, чтобы их подобрать.
Пока я наблюдаю за родителями, время ненадолго замедляется. Короткие тёмные волосы моей мамы развеваются на ветру, из её глаз текут слёзы. Я вижу, как одна из слезинок падает на её красную рубашку и остаётся там. Одинокая слезинка, слезинка для меня.
Щёки отца надуваются от тяжёлого дыхания, вены на его руках вздуваются, пока он бежит.
Наклоняю голову набок. Они бегут, чтобы обнять меня? Утешить? Как скоро они поймут, что их Эмили больше нет? Как скоро они узнают, насколько я отвратительна? Тогда я потеряю их, снова.
Я боюсь того, какими будут их прикосновения. Лёгкими, любящими, прощающими всё.
Уф!
Родители врезаются в меня, и время снова ускоряется, бросая меня в суровую жизнь.
Папа поднимает меня на руки, обхватив руками, и плачет в мою шею, а мама обнимает меня сзади. Я чувствую, как её слёзы пропитывают мою рубашку. Мне страшно. В груди возникает ощущение тяжести, сердце словно увеличивается. Оно расширяется, и лёд, покрывающий его, начинает трескаться, разламываясь на небольшие кусочки.
Всхлипы мамы превращаются в крики, и от этого с моего сердца отпадают последние осколки льда. Теперь оно беззащитно, теперь я чувствую всё. Боль, страдание, муку, облегчение, любовь. Я чувствую всё это, и ощущений слишком много, но остановить их нельзя.
Моя грудь начинает вздыматься, но рот не хочет открываться и выпускать на волю крики, раздирающие мои губы и требующие того, чтобы им позволили вырваться наружу. Свобода… у них никогда не было свободы. Не было кого-то, кого бы они волновали, не было кого-то, кто мог бы избавить меня от испытываемой боли.
Это происходит. Моё тело тает в объятьях папы, зрение становится размытым, в глазах жжёт. Я медленно приоткрываю рот, и вот они. Крики. Их так долго игнорировали. Но они мои. Они выражают мою боль, мою муку, моё облегчение.
Папа вздрагивает, услышав мучительные звуки, вырывающиеся из моего горла, а мама отстраняется и шёпотом повторяет моё имя.
Руки обхватывают меня со спины, и я знаю, чьи они. Это руки человека, который отправит меня через край. Канье.
Я окунаюсь в его объятья, в его тепло, в его сильные руки, и мы вместе падаем на землю. Он держит меня под коленями, а я утыкаюсь лицом в его шею.
— Прости. Прости. Прости, — повторяет Канье шёпотом, всё ещё удерживая меня в объятьях.
А я продолжаю выпускать наружу свои драгоценные крики, пока мужчина, которого я люблю, мужчина, которого я так часто звала, извиняется за боль, которую не причинял. Боль, которую причинили ему.
Я отпускаю свою боль и делюсь ею с миром. Теперь все знают, какую муку я испытываю. И они попытаются мне помочь, не зная, что тут ничем не поможешь. Но, по крайней мере, кто-то заботится обо мне. Это всё, чего я когда-либо хотела.
Несколько мгновений спустя моё дыхание становится беспорядочным. Я знаю, что за этим последует размытое зрение, а потом провал в темноту. Панические атаки уже давно начали появляться у меня перед вечеринками, но я научилась вовремя их останавливать.
Вдох через нос, выдох через рот. Вдох через нос, выдох через рот.
Постепенно мои крики прекращаются, дыхание замедляется. Подняв глаза, я встречаюсь взглядом с Канье и не знаю, что делать дальше. Я не хотела никому показывать свою боль. Я знала, что лучше всего будет, если я спрячу свои страдания и буду жить дальше, вместе с болью, но скрывая её ото всех.
А теперь я не знаю, как быть. Последние три года я просчитывала каждый свой шаг, потому что неверное решение заканчивалось смертью. Заканчивалось тем, что кто-то близкий мне просто исчезал.
Мне нужно собраться с силами. Я мечтала о возвращении домой, но никогда не хотела причинять родным боль.
Взглянув на родителей, я вижу, что они крепко обнимают друг друга, находясь на грани отчаяния. Вот, что дал мне дьявол: боль, мучение и отчаяние. Но я не стану этим делиться. Не стану передавать это тем, кого люблю. Эта боль только моя, и нести её я буду в одиночестве.
Мой план теперь заключается в том, чтобы спасти свою семью и Канье от меня. Я не запятнаю их своим сломленным разумом и раненой душой. Я буду в порядке. Всё придёт в норму. Просто я стану держаться от них на расстоянии, потому что так безопаснее. Так они не узнают, насколько я никчёмная, и не бросят меня.
Посмотрев на Канье, чувствую его стальную хватку на своём теле.
— Всё в порядке, — утверждаю я, отстраняясь от него и поднимаясь на ноги. — Всё хорошо. Я просто ненадолго потеряла контроль. Но я в порядке.
Мои родители переглядываются, и мама делает шаг ко мне.
— Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь себя потерянной или сломленной.
Слёзы ручьями бегут по моему лицу. Родители видят меня насквозь. В глазах мамы я вижу боль, и это разбивает мне сердце. Я хочу спасти людей, которых люблю. Но как я могу сделать это, если не могу спасти даже саму себя?
Киваю.
— Хорошо.
— Моя малышка вернулась домой, — произносит папа, снова заключая меня в объятья.
Я обхватываю его руками за шею, встречаясь глазами с Канье.
Нет, твоей малышки больше нет. И она никогда не вернётся.
Находиться в доме родителей просто невероятно. Я осматриваю просторную гостиную, и мой взгляд падает на белые диваны с цветочным рисунком. На них я росла, смотрела мультики, ела фаст-фуд, смотрела ужастики с друзьями, когда они оставались у нас на ночь. Я думала, что больше никогда не увижу эти диваны. Проведя пальцем по нарисованному цветку, я чувствую, как в горле формируется ком, и, проглатывая его, поднимаю взгляд. За мной с беспокойством и любовью наблюдают три пары глаз. Все эти эмоции попадают прямиком к моему сердцу. Они так сильно любили Эмили. Как бы мне хотелось вернуть её им. Но она зарыта слишком глубоко под ненавистью и губительными словами.
— Милая, присядь. Тебе нужно отдохнуть после долгого перелёта.
Ох, бедная моя мама.
Если бы дело было только в долгом перелёте. Я задумываюсь о том, каким будет её выбор: отрицание или желание всё выяснить. Молюсь, чтобы она выбрала отрицание, однако она — удивительная мать и жена. Она захочет узнать всё, разделить со мной боль, но это невозможно. Только я могу существовать в этой темноте.
Грязная, никчёмная шлюха.
Когда я сажусь на диван, и папа устраивается рядом, я замечаю, что его когда-то тёмно-коричневые волосы теперь посветлели и испещрены сединой. Морщинки на его лице теперь более выражены, а глаза его грустные, под ними круги. Папа смотрит на меня так, словно увидел приведение, и я беру его руку в свою. Пока мы с Джейком росли, он всегда с опаской относился к нашим друзьям, всегда ложился последним и запирал дом, чтобы убедиться в нашей безопасности. Я не хочу, чтобы он думал, что ему не удалось защитить меня. Мне хочется притвориться, что всё в порядке, чтобы печаль сошла с его лица. То, что он винит себя в произошедшем, убивает меня.
— Всё хорошо, пап. Я в порядке, — я пытаюсь улыбнуться, но мне это не удаётся, поэтому я поджимаю губы и пытаюсь обмануть его взглядом, молясь, чтобы это помогло облегчить его боль.
Канье кашляет, и, обернувшись, я вижу, что он сощурился. Его мне никогда не удавалось провести. Он — единственный человек, которого я обмануть не смогу.
Тут заговаривает мама:
— Ладно, я пойду делать запеканку из мяса с картофелем, а потом приготовлю брауни в шоколадной глазури. Твои любимые, Эм.
Она улыбается, и я киваю, пытаясь изобразить на лице энтузиазм, потому что мои губы по-прежнему отказываются шевелиться:
— Спасибо, мам.
Когда мама уходит, папа неловко поднимается и кашляет.
— Пойду, помогу ей, — поцеловав меня в висок, он шепчет, — Я рад, что моя малышка дома.
С этими словами он покидает комнату.
Как только папа уходит, я опускаю взгляд и нервно потираю руки. Мне сложно находиться наедине с Канье. Он захочет поговорить, а я понятия не имею, что сказать. Однако мне уже известно, какими будут мои слова: пустыми, бесчувственными. Эти эмоции пугают меня, однако они преследуют меня так долго, что уже стали моей частью. Канье заслуживает намного большего.
Подняв взгляд, я вижу, что он смотрит на меня.