Поднеся телефон к уху, я слушаю гудки. Наконец-то человек, который мне нужен, осторожно произносит:
— Алло?
Я расхаживаю взад-вперед по гостиной Дома, останавливаясь, чтобы осмотреться вокруг каждые несколько минут, бросая взгляд на черную мебель с огромным телевизором; это типичная холостяцкая берлога. Меня убивает это чувство безысходности: Эмми в нашем доме, она в нашем городе, и сегодня она была на расстоянии вытянутой руки. Три раза мне приходилось уходить от нее с тех пор, как она вернулась. Покинув наш с ней дом сегодня, я был готов умереть. Я чувствовал, что мои колени трясутся в попытке удержать меня, пока я спускался по ступенькам крыльца, но продолжал идти от нее. Снова от моей Эмми, в то время как все мое тело умоляло меня остановиться и отвернуться.
Я перестаю бродить по комнатам и решаю попытаться поспать. Дом уехал на три месяца по работе в Луисвилл. Дом — это еще один друг, который надрывал задницу, чтобы найти Эмили. Он сейчас под прикрытием, так что я не могу сказать ему, что останусь здесь на какое-то время, но я знаю, что он не будет против. Мы все дружим с начальной школы, и мы семья. Все мы, Джейк, Дом, Ник и я. Они прикрывали мою спину и отложили свою личную жизнь, чтобы помочь найти Эмили. Я никогда не смогу отплатить им.
Хотел бы я, чтобы хоть один из них был здесь сейчас, чтобы вытянуть меня из этого депрессивного состояния, но Джейк в Австралии с Лили, Дом — под прикрытием, а Ник работает в нашем охранном предприятии в Далласе.
Я хочу вернуть свою гребаную жизнь. Хочу, чтобы моя Эмми вернулась в мои объятия, где ей и место. Я знаю, что она сломлена. Господи, сломлена — это чертово преуменьшение. С отрицанием качаю головой. Я не могу пойти туда, пока не могу. Я не могу думать о том, через что она прошла, иначе никогда не смогу больше взять себя в руки. Я уничтожу эту квартиру и любого, кто попытается меня успокоить.
Могу ли я снова позвонить Эмми? Скорее всего, нет. Я смотрю на часы. Сейчас одиннадцать вечера. Она, наверное, спит в нашей кровати. Я рычу и грубо дергаю себя за волосы. Завтра. Я смогу поговорить с ней завтра. Интересно, нашла ли она ожерелье, которое я для нее сделал? Надеюсь, она поняла послание. Мы созданы друг для друга, независимо от того, через какие испытания проходим.
Я снимаю одежду и залезаю в постель голым. Так, как я всегда спал. Мы с Эмми любили чувствовать кожу друг друга. Мы всегда ложились спать голыми. Вне зависимости от того, занимались мы сексом или нет, хотя обычно это приводило к сексу. Как только я гладил ее по руке, она придвигалась спиной к моей груди, а затем она терлась о мой член бедрами, и это все, что для меня требовалось. Мой член становился твердым, и рука тянулась к ней спереди, чтобы сжимать и ласкать ее великолепные сиськи, пока я не слышал ее сладкие стоны, и это все, что мне было нужно. После я переворачивал ее и занимался с ней любовью. Брал то, что принадлежало мне. Мою девочку.
Я тяжело выдыхаю и чувствую, как мой член становится твердым. Бл*дь. Прошло много времени, с тех пор как я был в киске Эмми. Я никогда не сбивался с пути и не был ни с кем за последние пять лет. Я был с другими девушками до Эмили, в старшей школе, но никогда после нее, и никогда не буду. Пока она все еще дышит тем же воздухом, что и я, она будет единственной женщиной, которую жаждет мой член.
Что, если Эмми никогда не захочет снова быть со мной? Что я буду делать тогда? Как я буду жить? Все, что я когда-либо знал всю свою жизнь, это то, что Эмми — вторая половина моего сердца. Еще до того, как мы были вместе, она была моей. Я ждал, пока она вырастет. Зная, что она тоже хочет меня.
Гнев пронизывает меня. Я хватаю подушку и бросаю ее через всю комнату.
Бл*дь. Я хочу вернуть свою чертову девочку.
Я успокаиваюсь и плюхаюсь обратно на кровать. Я верну ее. Я сделаю все, что нужно, чтобы моя Эмми вернулась. Мне просто нужно быть терпеливым и сильным. Я могу это сделать. Я делал это в течение пяти лет. Что значат еще несколько месяцев?
Я надеюсь, что так все и будет.
Один месяц пребывания дома.
Один месяц встреч с терапевтом и попыток притворяться перед внешним миром, что я в порядке. Я посещаю встречи дважды в неделю. Мама организовала их для меня. Я не колебалась, когда она попросила меня посетить сеансы. Ее стеклянные глаза и умоляющее лицо — все, что требовалось, чтобы сказать ей «да».
В первый раз меня привела мама, но после сеанса я почувствовала, словно кто-то разрезал меня и вытащил все мои тщательно похороненные воспоминания. Я была грубой с доктором, и все, что я хотела — это уединение. Мне нужно было пространство, нужно было побыть одной, сесть где-нибудь в углу и принять свои воспоминания, смириться с режущей болью и вернуть их обратно в свои темные углы, где им и место. Доктор Зик глубоко копнула. Я возненавидела ее. Она разрушила тщательно построенный мир всего за два часа. Я снова почувствовала слабость.
Смотреть на выражение лица матери, когда я вышла из офиса, было пыткой. Тихие слезы текли из ее глаз, когда она везла меня домой. Мне хотелось кричать. Я хотела сказать ей, чтобы она оставила меня в покое. Прекратила пытаться помочь, потому что этим она только причиняла мне боль. Поднимать свои воспоминания на поверхность, видя ее боль, было слишком болезненно. Я просто хотела притвориться. Я просто хотела снова онеметь и ничего не чувствовать.
Я решила, что спустя месяц, возьму себя в руки. Если бы мне пришлось выйти, я бы пошла одна. Для этого мне нужна была моя машина, и я должна была научиться водить снова. Моя машина была в гараже родительского дома. Мой отец ремонтировал ее и заводил каждые пару месяцев, чтобы убедиться, что она будет готова к тому времени, когда я вернусь домой.
Небольшая боль пронзила меня в грудь, когда я представила, как он работал над этим все эти годы. Не зная при этом, жива я или мертва.
Обучение вождению снова было разочаровывающим и волнующим одновременно. Мой отец пригласил меня на первый тест-драйв. Вождение автомобиля было прекрасным, но изучение новых правил дорожного движения было разочаровывающим.
Однако разочарование длилось недолго. Самостоятельное вождение освободило меня от необходимости быть пассажиром: садиться в чью-то машину и позволять себя везти. Теперь я вела машину сама. У меня был контроль над тем, куда я хотела поехать. Это было освобождением, и какое-то время я думала только о дороге перед собой. В эти моменты не было прошлого и боли от него.
Мои встречи с доктором Зик продолжали мучать меня. Много раз по дороге домой я представляла себе, каково это — врезаться в дерево, съехать с моста. Тогда все просто закончится. Воспоминания, боль. Тогда мои родители и Канье будут оплакивать меня, но жить дальше. Что они и должны были сделать еще пять лет назад. Забыть обо мне. Но не я. Я не могу. Время от времени в глубине моего сознания, в маленьком уголке, теплится надежда, и я представляю себе мир, где я улыбаюсь. Жизнь, в которой моя семья смотрит на меня с гордостью, и я знаю, что это из-за всего того, через что я прошла. Я так сильно хочу эту жизнь, но с каждым днем надежда угасает. Другие темные углы вытесняют этот маленький луч надежды. Они подкрадываются к нему, как монстры в ночи, зная, что это лишь вопрос времени, когда они убьют надежду на мое возвращение.
Я хочу, чтобы доктор Зик помогла мне. Я просто не думаю, что это возможно. Я живу в мире, где суровая реальность изуродовала мою душу. Где грубые руки оставили синяки на моей коже, где сказанные слова опалили мой разум. Что доктор Зик может сделать, чтобы исправить это? Мой собственный разум обернулся против меня и продолжает мучить.
— Что у тебя на уме, Эмили? — спрашивает доктор Зик. Я поднимаю глаза от беспокойных рук к ней и вижу, как ее мягкие глаза смотрят на меня. Я нервничаю. Желчь поднимается вверх по горлу, потому что я знаю, как буду чувствовать себя во время этого сеанса.
— Ничего особенного, — отвечаю я. Мыслей много, но я не уверена, что именно она имеет в виду.
— Как ты устроилась в своем доме? Ты там уже три недели. Тебе не кажется странным жить одной?
— Последние пять лет я жила одна, так что — нет.
— Но с тобой были девушки из Коллекции. Значит, ты жила не одна, — заявляет она.
— Может, мы и жили в одном доме, но все равно были одиноки. Мы все сражались с собственными демонами.
Я сижу в кресле прямо и стучу по полу носком сандалии. Всякий раз, когда она заводит разговор о девушках из Коллекции, я начинаю нервничать. Это те воспоминания, которые я заперла глубоко внутри и выбросила ключ, и у меня нет желания возвращаться к этим воспоминаниям. Это единственная вещь из всей этой неразберихи, которую я понимаю. Девушек похищали, издевались и насиловали, а затем они исчезали. И я знаю, что значит «исчезали». Они были убиты. Они не прекращали сражаться, они не подчинялись. Так что о них «заботились» так. Я понимаю, что не могла бы им помочь. Это было вне моего контроля. Мое сердце болит за них и их семьи. Но это единственное, слава Богу, из того, что я знаю, не висит грузом на моей душе.
— Ты скучаешь по Канье, Эмили? — спрашивает она, и мое дыхание останавливается. Я обещала себе, что скажу правду во время этой встречи.
— Да, — шепчу я, — Всем сердцем. Я скучаю по нему каждый день и каждую ночь.
— Ты говорила это Канье?
— Нет, и не буду. Он хочет, чтобы мы были вместе, но он не знает, о чем просит. Я не подпущу его так близко, чтобы он увидел, насколько я никчемная и использованная. Я не смогу справиться с отказом.
Доктор Зик наклоняется чуть вперед и прищуривает глаза.
— Ты знаешь, обычно у меня уходят месяцы или годы, чтобы вытянуть ненависть к себе из моих клиентов. Ты же только что сказала об этом. Почему?
Я пожимаю плечами.
— Что скрывать? Я шлюха. Я была более чем с тридцатью мужчинами. Я совершала невероятные, отвратительные вещи. Это всего лишь вопрос времени, когда все это увидят.