— Нет, Эмили. Тебя насиловали больше тридцати раз. Тебя заставляли делать такие вещи. Ты не шлюха.
— Какая разница, заставляли меня или нет? Они все были во мне.
Ее слова дают мне надежду, но при этом они сжигают меня изнутри, потому что я знаю, что это ложь. Гнев вскипает внутри меня.
— Я вижу сотни отпечатков рук на себе. Я все еще чувствую вкус их спермы во рту. Я чувствую, как их пальцы сжимают мое горло, когда я засыпаю и когда просыпаюсь. Они выжгли в моей памяти воспоминания о боли между ног. Они повсюду. В моих снах, мыслях и воспоминаниях. Я даже не знаю, является ли человек, стоящий через дорогу от меня, одним из них, потому что я не могу вспомнить все их гребаные лица! — я заканчиваю криком и стою, тяжело дыша.
— Я понимаю твои слова, хотя никогда не смогу понять твоих чувств, так как никогда не была на твоем месте, Эмили. То, что ты чувствуешь — правда, и это твое право. Но если ты не попытаешься пройти мимо того, кем, по твоему мнению, ты стала, эти мысли и воспоминания заставят тебя зависнуть во времени. Есть способ уменьшить их влияние на тебя. Тебе лишь нужно открыться возможности того, что ты больше, чем они тебе говорили.
— Как? — прошептала я, гладя в окно.
— Тебе нужно вернуть свою силу. Перестань отдавать ее демонам в своем разуме. Ты продолжаешь говорить то, чего не заслуживаешь. Начни думать о том, чего ты заслуживаешь. Перестань наказывать себя за то, что было не под твоим контролем. Ты никогда их не хотела. Не позволяй им брать больше, чем у них уже есть, Эмили.
Каждый раз, когда я покидаю ее офис, я мчусь домой и сижу в том же углу в комнате. Здесь я крепко держусь за свое ожерелье со стеклянной розой, вжавшись в угол, пока мой разум ведет войну сам с собой. Старые слова с новыми. Сомневаюсь в мечах и надеюсь на щиты. Какое-то время назад я начала царапать руки ногтями. Когда становилось совсем невыносимо, я так отвлекалась и думала о чем-то другом. Единственное, что было достаточно сильным, это физическая боль, поэтому я и царапала руки ногтями. Я не часто царапаю себя до крови, но в прошлый раз я испугалась, хотя это сработало. Я отвлеклась и смогла пройти мимо мучительного момента.
Канье звонил мне каждый день в течение первой недели, иногда дважды в день. Я брала трубку каждый раз. Он спрашивал, как прошел мой день и нужно ли мне что-нибудь. Все время одни и те же вопросы. Иногда наступала тишина на долгие мгновения. Сердце сильно колотилось, ладони потели. Я сдерживала себя, чтобы не признаться ему, как сильно я его люблю, а затем спешила попрощаться до того момента, пока мой голос не начинал дрожать.
После этой недели он стал приходить по утрам или после обеда. Он приносил мне завтрак или говорил, что просто проверяет почтовый ящик. Я цеплялась за эти моменты. Я бы с нетерпением ждала их, если бы не боялась. Но я поняла, что это то, чем стала жизнь Канье. Я утащила этого замечательного человека с собой в пучину страданий, где он также надеется на эти маленькие моменты. Моменты, которые становятся нашей жизнью, нашими причинами для жизни. И это не то, что я хочу для Канье. Мне нужно, чтобы он двигался дальше.
Сорок дней дома, и сегодня было хуже всего. Я порезала свою кожу бритвой. Было слишком много воспоминаний. Мне пришлось выпустить боль и зло, заполнившее мои вены.
Я облажалась. И я знаю, что то, что я делаю, нездорово, потому что мне не становится лучше. Мне становится хуже. Ночные кошмары мучают меня. Мне нужно что-то, чтобы взять под контроль свои мысли, и в то же время я чувствую, что моя собственная кровь — это враг, и мне необходимо изгнать ее ядовитую мерзость из своего тела.
Мое сердце разбилось, когда я посмотрела, как кровь течет по бедру, и поняла, что я слабая, жалкая, пытаюсь себя убедить, что это не так, но я чувствую это. Я хочу, чтобы это прекратилось, но не могу.
Два месяца пребывания дома
Мало что изменилось за это время, кроме того, что мне надоело прятаться дома.
Сегодня у меня появилось сильное желание рискнуть — я направляюсь в музей. Не думаю, что встречусь там с Канье, своей семьей или с кем-то, кого я могу знать. Мне вдруг захотелось увидеть красивые картины. Последние пять лет передо мной было только уродство.
Я надеваю джинсовые шорты и черный топ с закрытыми рукавами, запрыгиваю в свою серебряную Mazda 3 и завожу ее. Вибрация двигателя вызывает трепет в моем сердце. Возможность направляться куда-либо самостоятельно все еще нова для меня. Волнение струится по моим венам.
Поездка до Института Искусств Миннеаполиса не занимает много времени. Путешествуя по длинным коридорам и рассматривая картины на стенах, я подхожу к одной, на которой за колючей проволокой стоят мужчины в черно-белых полосатых брюках и куртках. Читаю название картины.
Холокост. Живые мертвецы В Бухенвальде, 1945.
Их лица говорят об утраченной надежде. Семьи разрушены. Души безвозвратно повреждены. Их сбили и не дали света в конце туннеля. Картина заставляет мое сердце болеть, поэтому я двигаюсь дальше.
Следующая фотография — четыре пожилых мужчины, в возрасте, я думаю, где-то восьмидесяти или девяносто лет. Каждый из них обнимает другого, и все они улыбаются. Я читаю название внизу.
Пережившие Холокост. 2005.
Я читаю имена слева направо, смотрю на их фотографию и изучаю каждую улыбку. Улыбка каждого мужчины уникальна и рассказывает о жизни, наполненной счастьем.
Маленький кусочек тепла загорается в моей груди. Они пережили ад. Они действительно жили в аду с тысячами злых людей. Смогу ли я когда-нибудь стать похожей на них? Улыбающейся и счастливой. Выжившей, действительно выжившей и счастливой?
Я не уверена, как долго стояла, глядя на фотографию четырех счастливых пожилых мужчин, но в какой-то момент меня осенило: если бы я встретила этих людей на улице, то никогда бы и не подумала, через что они прошли. Я оглядываю коридор и вижу трех других людей в группе, рассматривающих фотографии, разговаривающих друг с другом и улыбающихся. Что, если эти люди сами прошли через ужасы? И все же они улыбаются, счастливы. Как они это делают?
Я хочу купить фотоаппарат. Я хочу запечатлеть эти улыбки на лицах людей. Я хочу найти ответ. Люди повсюду переживают тяжелые времена. Горе, боль разбитого сердца и, возможно, как и я, изнасилование. Но они все еще продолжают улыбаться. Я хочу запечатлеть эти моменты и наполнить ими свою жизнь. Я хочу узнать, как они это делают, как они выживают, делая это с улыбкой на лице.
Дома я разбираюсь со своей новой камерой Canon 600D, которую только что купила. Канье дал мне банковскую карту несколько недель назад. Он сказал, что это наш совместный счет и сказал мне использовать его. Я поклялась этого не делать. Я не хотела тратить его с трудом заработанные деньги, но это было важно. Мне нужна эта камера.
Ручка входной двери дергается, и я знаю, что это — Канье. В это время дня он всегда приходит и говорит, что проверяет почту и холодильник, но я знаю — он проверяет меня.
Дверь открывается, и я смотрю, как входит самый красивый мужчина на Земле.
Его голубые, нежные глаза смотрят на меня. Меня уносит в невероятное будущее, где Канье возвращается домой с работы. «Папа дома, ура!». Наши двое прекрасных детей бегут вниз по лестнице, чтобы обнять своего отца. Канье подхватывает их на руки и целует в щеки. Потом подходит ко мне, его жене, и дарит мне страстный поцелуй, от которого замирает сердце, потому что он так скучал по мне все те восемь часов, что его не было.
— Эмми, ты в порядке?
Я потрясена своей фантазией. Я быстро киваю и возвращаюсь к чтению инструкции к моей камере.
— Что там, Эмми? — спрашивает Канье, указывая на мою камеру.
— Я сегодня ездила в музей и решила, что хочу купить камеру, хочу фотографировать, — я посмотрела на Канье, наблюдая за его реакцией.
— Фотографировать что, детка?
Я съеживаюсь, когда его слова наполняются нежностью. Это посылает ложную надежду моему сердцу, и я слышу, как быстро начинает биться сердце в груди. Он замечает, всегда замечает, но продолжает называть меня так.
— Я хочу фотографировать людей, — я вижу замешательство на лице Канье, но лишь пожимаю плечами: не уверена, как объяснить ему, почему хочу этим заниматься.
— Эмм, это хорошо, Эмми. И ты выходила из дома сегодня. Может, в следующий раз скажешь, когда пойдешь снова, и я поеду с тобой.
Я вздыхаю. Он знает, что я хочу, чтобы он оставил меня, но он не делает этого и не хочет делать. Я снова пожимаю плечами и возвращаюсь к изучению своей новой камеры. Краем глаза замечаю, как Канье наблюдает за мной в течение минуты, а затем он подходит к холодильнику.
— Эмми, у тебя кончилась еда. Я говорил тебе, чтобы ты звонила мне, когда тебе что-то понадобится.
Я осматриваю содержимое холодильника. Хмм, мне действительно нужна еда. Это еще одна причина, почему Канье считает, что ему нужно присматривать за мной. Черт, мне нужно самой начать заботиться о себе и ему не придется больше приглядывать за мной.
Я встала из-за стола.
— Я съезжу в магазин.
— Я поеду с тобой. Мы можем взять мою машину, — отвечает Канье, когда я хватаю ключи от своей машины.
— Нет, я поеду одна и куплю все необходимое. Уверена, у тебя есть другие дела, Канье.
— Да, у меня есть дела, Эмми. У меня куча дерьма, которое мне нужно сделать. Но я хочу отвести тебя в магазин и провести с тобой немного времени.
Я снова вздыхаю и бросаю ключи от машины на стол, зная, что не выиграю этот спор. Направляюсь к входной двери, но поворачиваюсь, бегу обратно в столовую и хватаю свою новую камеру.
Мы направляемся к черному внедорожнику Канье и молча едем в продуктовый магазин, пока я фотографирую людей, мимо которых мы проезжаем.