— Я хочу позвать сюда сэра Марселя Лайна, если это только удастся. Он большой специалист в этих делах. Лорд Хайс получил тяжелое ранение… Алло, алло!… да… говорит… Филипп Уоллес из дома лорда Хайса… С лордом Хайсом случилось несчастье… положение очень серьезное… если бы вы могли приехать…
Он повесил трубку и, облегченно вздохнув, обернулся к Селии:
— Сейчас приедет великий человек, это отлично.
— Я послал за инспектором, сэр, — сказал констебль. В этот момент в дверях появился Твайн; спокойный, огромный и приветливый, как всегда, он уселся рядом с Селией и, мало-помалу, выведал у нее все, что она знала о происшедшем.
Пока она говорила, он не перебивал и только время от времени кивал головой. Затем поднялся и вышел из комнаты.
Когда приехал Марсель Лайн, все в доме были на ногах, готовые исполнить все, что потребуется. Инспектор Твайн всех разбудил, а лакей Хайса позвал сестру Харнер. Она сразу поняла, что понадобится хирургу и занялась приготовлениями.
Когда сэр Марсель вошел в комнату, сиделка взяла Селию за руку, увела ее наверх, как маленького ребенка, и уложила в кровать.
— Он… умрет?.. — прошептала Селия.
— Нет, конечно, — воскликнула сиделка, стараясь улыбнуться, — лорд Хайс тяжело ранен, но он отлично перенесет операцию и все будет хорошо!
Она дала Селии снотворное и в очень тяжелом настроении возвратилась к хирургу.
— Удар был нанесен с невероятной силой, — сказал сэр Марсель. Это был высокий, плотный человек с красным лицом; только по его рукам можно было узнать в нем хирурга: у него были длинные, холеные руки, кончики пальцев были несколько широки, но сами пальцы — необычайно нежны и уверенны.
Только когда в небе зажглась заря, сэр Марсель кончил свое дело, поднялся и глубоко вздохнул. Он сделал очень опасную и сложную операцию в очень тяжелых условиях, и она была проделана блестяще.
— Так-то! — сказал он, громко зевая, — нет ли чего-нибудь выпить, Уоллес?
— Сейчас, сэр, — почти благоговейно ответил Уоллес. Он стремительно бросился в соседнюю комнату и принес коньяк.
— Я сегодня вечером, то есть, вернее, вчера, в восемь часов, делал трепанацию черепа в больнице, — сказал сэр Марсель грустно, — а позавчера до бесконечности возился с Клавдием Ревингтоном, так что немного устал.
Он встряхнулся, как большой сенбернар, натянул пальто, приветливо попрощался с Уоллесом и с сестрой Харнер и направился к выходу.
В вестибюле его остановила Селия. Она была в пижаме и имела вид совсем маленькой девочки. На один миг сэр Марсель подумал, что это дочь Хайса, но, сообразив, что это невозможно, решил, что она его сестра. Он ласково похлопал маленькую холодную ручку, уцепившуюся за его рукав.
— Я уверен, что все кончится благополучно, — сказал он, — успокойтесь!
Но Селия, не будучи в силах совладать с собой, прильнула к нему и громко зарыдала. Среди всхлипываний сэр Марсель услышал слова:
— Я обожаю его…
Выражение отеческой заботливости на его лице мгновенно сменилось самым неподдельным удивлением, но он продолжал ласково успокаивать ее.
Селия сделала над собой усилие и, перестав плакать, отошла в сторону; глядя на нее в этот момент, сэр Марсель подумал, что ему редко приходилось видеть такое очаровательное и, вместе с тем, такое несчастное существо.
— Послушайте, — твердо сказал он, — вы не должны так распускаться. Обещайте мне, что вы сейчас же ляжете спать. Я ведь доктор, и поэтому имею право приказать вам: ступайте немедленно в постель и примите перед сном аспирин.
— Он… он будет жить? — спросила Селия.
— Да, я надеюсь, что будет! — искренне воскликнул сэр Марсель, — и вы должны думать так же!
Он вышел на улицу, унося с собой воспоминание о глазах Селии, мерцающих, как яркие звезды сквозь туман, и о ее коже, нежной, как лепестки цветов. В его голове все время вертелся вопрос: «Но, черт возьми, кто же она?»
Теперь, успокоившись после всех волнений и неожиданностей, он вспомнил все о Хайсе и леди Виоле Трент.
Когда он вернулся домой, его встретила жена с большой чашкой отлично приготовленного кофе в руках. Ее густые волосы были заплетены в две толстых косы: завернувшись в мягкий шелковый пеньюар, она ласково улыбалась ему.
Он прошел в спальню, где для него уже была приготовлена постель, и, опустившись в ожидании горячей ванны в кресло около столика, на котором были кофе и сандвичи, сказал:
— Мэри, я не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такую жену как ты. Слава Богу, тебе не семнадцать лет, у тебя нет ни стриженых волос, ни необузданных порывов! А, главное, слава Богу, что ты любишь меня так, как жена должна любить своего мужа, и ты отлично умеешь готовить кофе! Подойди ко мне и поцелуй. Ты знаешь, в этой зеленой штуке ты ничуть не выглядишь старше, чем во время нашего медового месяца, двадцать лет тому назад!
Леди Лайн наклонилась, поцеловала его густые седеющие волосы и тихо рассмеялась, потом, присев на широкую ручку кресла, она спросила своим красивым, низким голосом с шотландским акцентом:
— Кого это ты видел, милый, со стрижеными волосами и с горячими порывами?
— Ах, — сказал сэр Марсель, — это совсем другое дело! Я был у лорда Хайса и возился с его головой; его здорово хватил кто-то, и я очень боюсь, что много времени пройдет, пока он выздоровеет.
— Он твой пациент, значит, все будет в порядке, — сказала леди Лайн горячо.
Вернувшись на Брутон-стрит, Рикки поспешил в комнату своего господина.
Он вошел туда на цыпочках и, прикрыв за собой дверь, шепотом сказал:
— Я все устроил, мистер Лорри. Вы можете сегодня спать спокойно, сэр.
Он стал бродить по комнате, разглаживая складки на скатерти, передвигая стулья и укладывая вещи; потом, откинув одеяло, спросил:
— Прикажете что-нибудь еще, сэр?
Подождав несколько минут ответа, он ушел.
В его голове все смешалось, и красные круги замелькали перед глазами. Он стал их тереть изо всей силы, но круги не исчезали.
— Мне дурно потому, что я давно не ел, — сказал Рикки и, шатаясь, вышел на площадку лестницы. Ступени запрыгали перед его глазами и свалились в одну кучу, так что ему пришлось прыгнуть, чтобы спуститься вниз. Он споткнулся, упал и сильно ушиб лицо и руку. Он совершенно забыл о случившемся; у него было чувство удовлетворенности и облегчения, как после окончания трудной, утомительной работы.
Придя на кухню, он забыл о том, что привело его сюда, но предположил, что пришел, чтобы поесть. На улице становилось светло, очевидно, приближалось время завтрака.
Рикки наполнил чайник водой из крана и понес его к газовой плите, проливая воду на каждом шагу. Поставив чайник на плиту, он открыл газ. Газ почему-то не горел — он просто забыл зажечь его — и Рикки наклонился к трубке, чтобы посмотреть, в чем дело. Струя газа резко ударила ему в лицо, наполнила ноздри, рот, проникла в легкие… Он хотел отодвинуться, уйти, но у него не хватило сил оторвать ушибленную руку от трубки, в которую он вцепился.
Газ продолжал выходить из трубки, сизо-серым туманом разливаясь по комнате.
Рикки опустился на колени и упал лицом на плиту. Непонятное блаженство разлилось по его жилам, он потерял сознание и с легкой улыбкой счастья на губах погрузился в вечный сон.
С этой застывшей на лице улыбкой его нашел пришедший на Брутон-стрит инспектор Твайн.
Он легко поднял Рикки и положил его на стол в кухне, потом вынул из кармана большой носовой платок и накрыл им худое изможденное лицо слуги.
Смит, констебль, который находился в распоряжении Твайна, подошел к столу.
— Вы можете идти завтракать, — сказал Твайн. Он слышал, как тяжелые ровные шаги констебля мерно прозвучали по тихой улице и замерли в отдалении.
Наконец, отойдя от тела и приготовившись писать протокол, Твайн сказал: