— Знаешь, а я ведь и впрямь умер.
— Ну… — голос у Кобба словно заржавел, но он не мог позволить ему дрогнуть, просто не мог. — Для человека, поймавшего в рот пулю, ты выглядишь чертовски здорово.
— Ах, это, — Мэтти повернулся к Коббу. — Мне ведь не нужно выглядеть так, чтобы тебя убедить, верно?
— Нет, — поспешно ответил Кобб. — Послушай, нам обязательно здесь торчать?
— Конечно, нет, дитя природы, — отозвался Мэтти, и они тут же оказались в доме, лежа в кровати. Кобб не чувствовал смущения, хотя был обнажен, как, похоже и Мэтти; им и прежде доводилось по необходимости делить множество кроватей и ванных.
Мэтти приподнялся на локте и прикурил половинку косяка, которую Кобб оставил на подносе. Прежде, чем Кобб успел полюбопытствовать, будет ли косяк скурен, когда он проснется, Мэтти проговорил:
— Впрочем, умер я не в Нью-Йорке. Я умер здесь, в этой постели.
Потом он передал косяк, будто зная, что Кобб в этом нуждается.
— У меня был рак, — продолжал он. — Готов поспорить, ты и не подозревал, верно? Все ломают головы, с чего бы старому весельчаку Мэтти-Мэтью вдруг приспичило вышибить себе мозги. Я прав?
— Ублюдок, ты знаешь, что прав.
Мэтти кивнул.
— Что ж, никто не знает и того, что старому весельчаку Мэтти оставалось жить три месяца. С прогнозом слюнявого слабоумия, за которым последовала бы кома, за которой последовала бы смерть. Я решил не позволить им узнать. В такой смерти нет благородства. Лучше уж покинуть мир в образе истерзанного художника.
— А как насчет вскрытия?
Мэтти изобразил одну из своих гримас. Кобб не видел эту гримасу двадцать лет, но помнил с точностью до совершенства.
— Вскрытие, Терри, заключалось в том, что патологоанатом снял с меня отпечатки и щелкнул пару поляроидов. За сколько, по-твоему, они уйдут коллекционерам?
— Трудно сказать. Если журналисты не врали, на таких снимках может быть кто угодно, кто вышиб себе мозги.
— И правда, — Мэтти скривился. — Но мне пришлось это сделать. Там опухоль и была.
— У тебя в мозгу?
— В самой середине. Неоперабельная. Я видел ее на рентгеновских снимках, большую, как слива, и мне пришлось позаботиться о том, чтобы мои документы выкрали из больницы, и снимки тоже…
Он говорил, будто хвастаясь, и Кобб перебил его.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что умер в этой постели?
Мэтти продолжал, как ни в чем не бывало.
— Врач, конечно, все равно может поведать об этом прессе, но доказательств не найдется, и выглядеть он будет так, словно просто пытается немного подзаработать…
Кобб повторил вопрос чуть громче.
— А, — Мэтти подмигнул. — Ну, чтобы быть здесь, когда ты придешь. Я не был уверен, что это сработает. Кажется, сработало.
— А откуда ты знал, что я приду? — спросил Кобб и получил в ответ очередную гримасу.
— Вообще-то, — проговорил Мэтти. — Я рассчитывал, что ты придешь раньше.
— Рассчитывал?
— Наверно… надеялся.
— Почему?
— Потому что мне довольно одиноко, — прошептал Мэтти, и некоторое время они молчали.
— Я устроил так, чтобы сюда кое-кто приехал после того, как я это сделаю, — продолжал Мэтти потом. — Чтобы мое тело перевезли в Нью-Йорк и придали всему правдоподобный вид, будто я там и умер, так, чтобы об этом месте никто не прознал.
— Тогда этот кое-кто о нем все же знает.
— Знал.
Кобб решил в эту тему не углубляться. Его собственный цинизм был предметом гордости, но то, сколь хладнокровным может оказаться его партнер, выяснять почему-то никогда не хотелось.
Он подумал о другом.
— Никому было бы не под силу убрать тот бардак, который ты здесь развел.
— Слыхал когда-нибудь о резиновых простынях, гений? Я не хотел, чтоб кровать воняла тухлятиной к моменту твоего приезда. Хотя, думаю, теперь-то ты привык к вонючим кроватям.
— Я повидал добрых полмира, — признался Кобб.
— И недобрых тоже. В смысле, Кобб — Габон? Что тебя там удерживало?
— Хорошая шмаль, дешевое пиво, люди, которые меня не трогают. Да и кроме того, Мэтти, тебе ли спрашивать. Я имею в виду — Северная Каролина?
Они засмеялись, и каждый почувствовал себя лучше, чем когда-либо за прошедшие двадцать лет.
Кобб проснулся в одиночестве. Сбившиеся простыни оплетали его, как объятия старого любовника. Он взглянул на поднос и обнаружил, что половинка косяка исчезла. Внезапно в его мыслях на мгновение воцарилась полная тишина, а потом туда психоделическим водопадом ворвались мелодии. Куплеты, проигрыши, ритм-партии, тексты, раздирающий каскад музыки, больше, чем он мог запомнить. Он бросился к своим гитарам, схватил первую попавшуюся, включил стереомикрофон и нажал на запись. Чистая пленка была уже заряжена. Ну конечно же.