Лицо Кэйджа смягчилось.
— Юрист в Биллингсе сказал, что ничем не может помочь, — продолжала она. — Сказал, что обитатели Сломанного Лука живут по своим порядкам и не подчиняются законам Соединенных Штатов. Американские индейцы у себя распоряжаются сами. И мне следует обратиться в Совет старейшин, управляющий родом. — Голос ее упал. — А они не оставили мне ни малейшей надежды получить Лили.
Кэйдж слегка выдвинул подбородок:
— Все, что ты говоришь, — правда. Нами управляют старейшины. Это восемь мужчин и женщин.
— Я знаю. Я встречалась с ними. — Слова прозвучали неприветливо, но она ничего не могла с собой поделать. Эти люди сделали последние восемь недель ее жизни совершенно невыносимыми.
Он уловил ее недружелюбие. Скрестил руки на широкой груди, и она внезапно подумала, насколько тверды должны быть его мускулы на ощупь.
— Прошу прощения, — пробормотала она, смущенная своей неспособностью побороть враждебность по отношению к Совету, а более того невесть откуда взявшимся интересом к телосложению собеседника.
— Я не хотела проявить неуважение. Честно. Просто… эти два месяца стали чередой разочарований. Я делала все, что Совет от меня требовал. Ответила на тысячу вопросов. Полностью открылась им. Мое прошлое. Настоящее. Планы на будущее. Сообщила, что занимаюсь программами для работы в сети. Единственное, что можно поставить мне в упрек — у меня нет мужа и собственных детей. Я описала свое финансовое положение. Доказала, что создание сетевых сайтов — прибыльное дело. Согласилась на медицинский осмотр. Изложила свою жизненную философию. Я рассказала им все, что они хотели знать. Я умоляла их. Объяснила, что потеря Эми и Давида открыла мне глаза на то, что значит семья. Я молила их долгие два месяца. И все равно они каждый раз отказывали. — Сейчас в ней говорило отчаяние. — Мне нужна помощь. Союзник. И прямо сейчас.
Внезапно сочувствие, до того ясно читаемое на лице Кэйджа, испарилось, как утренняя роса. В какой-то момент ее объяснений его тело словно окаменело.
Он превратился в того же непробиваемого человека, что встретился ей во время бури. Именно такого отклика она и ждала, собираясь на встречу с ним.
— Ты приехала сюда только потому, — укорил он, — что я индеец. Ты думаешь, что я как-то смогу повлиять на Совет.
Невдалеке заржала лошадь. Дженна не опустила глаз. Поступить так значило признать, что она стыдится своего приезда сюда.
А она нисколько не стыдится. Она способна думать только о Лили. Чтобы получить ее, она готова предстать вновь перед ужасным Советом. Как и перед этим разозленным индейцем, кстати.
Она нужна племяннице. Дженне необходимо воспитать малышку сестры.
Следует найти нужные аргументы во что бы то ни стало.
Она расправила плечи.
— Не стану лгать тебе, Кэйдж. Я здесь потому, что ты индеец. Из рода ленапе в особенности. Давид — единственный из Сломанного Лука, кого я знала. Я делала кое-какую работу для фирмы, организованной чероки, Но никого из них я не знаю достаточно хорошо, чтобы обратиться сейчас за помощью.
— А меня ты хорошо знаешь?
— Нет. Нет, не знаю. Но я в отчаянии, Кэйдж. Одна из причин, по которой Совет мне отказывает, — я белая. Сейчас мне нужна поддержка кого-то из американских индейцев. Из рода ленапе. Из Сломанного Лука. Ты подходишь по всем статьям.
Выражение его лица оставалось все таким же холодным, и Дженна вновь ощутила безнадежность своей затеи.
— Нам с Лили надо быть вместе. Этот ребенок — все, что мне осталось от Эми и Давида. Я единственная ее родственница со стороны матери. А родители Давида не могут о ней позаботиться. Я уже говорила, сейчас она живет с няней, это уму непостижимо!
По ее лицу скатилась огромная слеза. Она смахнула ее.
— Я прошу тебя понять! — прошептала она. — Я люблю эту малышку.
Желваки на скулах парня снова пришли в движение. Он поскреб рукой подбородок, обратив глаза на горизонт.
Потом перевел взгляд на нее.
— Дженна, не то чтобы я не хочу помочь тебе. Я просто… — качнув головой, он отвел взгляд и запустил пальцы в длинные блестящие волосы.
Его колебания слегка приободрили девушку. Есть ли шансы для реализации ее плана? Понял ли он серьезность положения?
Кэйдж облизал губы, и Дженна как завороженная засмотрелась на них, подумав о его поцелуе. Был бы он жгучим? Сладким? Нежным?
Странное чувство охватило ее. Она зажмурилась, глубоко вдохнула, выдохнула. Тревога творит с ней невесть что, внушает странные мысли.
— Слушай, Дженна…
Напряженность его пристального взгляда встряхнула ее.
— Не вижу, как я могу тебе помочь. Понимаю, что тебе нужен кто-то, кто бы это сделал. Кто-то — индеец, вставший на твою защиту перед Советом. Но я… — Он прижал ладонь к груди. — Я бы дал тебе хвалебную характеристику. Но я тебя совсем не знаю.
О, боже! Он отказывается. Страдание пригнуло ее к земле.
— Мне нужна не характеристика, Кэйдж. — Следует объясниться до конца. Разве на данном этапе что-то еще может ранить? — Я уже сказала, одна из причин, по которой Совет мне отказывает, — я белая. Другая в том, что я одинока.
Он недоуменно нахмурился. Дженна жалко вздохнула. Ему не понять. Придется сказать прямо.
— Мне нужен, — сказала она медленно и раздельно, — муж.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Кэйдж в изумлении таращился на стоящую перед ним женщину. Глазеть — это неприлично. Так давным-давно учили его родители. Но он не мог сдержаться. Прозвучавшее требование-предложение лишило его нужных слов и заставило забыть хорошие манеры.
— Ты решил, что я спятила, — сказала она. — Но знаешь, моя идея не такая уж ненормальная.
Спятила. Ненормальная. Отличные термины для описания ее предложений.
— Целыми неделями Совет использовал мою расовую принадлежность как предлог для отказов.
Нервничая, она то сжимала, то разжимала кулаки. Видно было, что даже не сознает этого.
— Я встречалась с ними на прошлой неделе. И они заявили, что, если я возьму девочку из Сломанного Лука и воспитаю в «белом мире», как они выразились, Лили потеряет связь со своим индейским прошлым, забудет, кто она и откуда. Я обещала, что такого не случится. Но они явно мне не поверили.
Взгляд Кэйджа блуждал по ее милому лицу. Тонкие черты — изящно изогнутые брови, густые ресницы, обрамляющие миндалевидные глаза, дерзкий маленький носик. Полуденное солнце подсвечивало каштановые волосы, отчего те вспыхивали золотистыми огоньками, их концы закручивались внутрь, падая на ее полную грудь.
Во рту внезапно пересохло. Кэйдж насупился. Последнее дело — стоять и таращиться на женские прелести. Он перевел взгляд на ее лицо, заметив теперь кроткие карие глаза. Под ними залегли темные круги — свидетельство многих бессонных ночей.
— Я наконец взвилась, — продолжала она. — Я напомнила им, что Лили наполовину белая. Сказала, что удерживать меня на расстоянии от племянницы лишь потому, что я белая, неверно.
Его брови взлетели вверх. По обычаю, решать, что верно, а что нет, было прерогативой Совета, а не того, кто стоял перед ним.
— Я сказала, что люблю малышку и буду обращаться с ней как со своей собственной дочерью. Кэйдж, она действительно моя! Я была так сердита! Заявила, что они совершат грех, если не отдадут мне девочку. Грех, за который им придется ответить.
Он представил старейшин, получающих хорошую выволочку от этой женщины, и губы непроизвольно начали растягиваться в улыбку.
— И как они отреагировали?
Ее глаза сверкнули.
— Объявили конец собрания. Почти неделю я им названивала. Мне казалось, что схожу с ума. Наконец они согласились на еще одну встречу. Там мне заявили, что не могут отдать Лили, потому что я одна и не смогу обеспечить девочке необходимой стабильности.