Она раздраженно помотала головой, волосы захлестали по роскошным выпуклостям.
Кэйдж уставился в землю, изучая носки своих пыльных рабочих ботинок.
— Это нечестно, Кэйдж. Неправильно! Я не позволю так со мной поступить. И с Лили тоже!
Он не мог не восхищаться ее силой и убежденностью. У нее железная воля. Это неплохо. В состязании с Советом пригодится.
Ее подбородок выдвинулся вперед.
— Я не хочу унижаться до мольбы. Но если она поможет мне убедить тебя помочь, то я стану умолять. Пожалуйста, Кэйдж!
Какого черта она от него ждет?
Он вытянул из кармана платок и обмахнул лицо. Не то чтобы ему стало жарко. Он просто пытался выиграть время. Надо подумать. Решить, как поделикатнее отказать.
— Кэйдж!
Что-то в ее голосе, произносящем его имя, разрядило его напряжение.
— Пожалуйста!
— Слушай, — начал он, — большая разница — просить меня о помощи или о…
Он остановился, не в силах продолжать.
— Женись на мне, — настаивала она. — Если ты женишься, то Совет, скорее всего, не откажет мне в опеке над Лили. Их доводы утратят силу. Я больше не буду одинокой, а моим мужем будет индеец.
Она излагает свой план, словно он вполне естественен!
— Ты просишь обмануть старейшин моего рода. — Он сжал платок в кулаке. — Если они узнают, что я помог тебе в обмане, то меня могут изгнать из Сломанного Лука.
Столь суровые меры, насколько ему было известно, не применялись на протяжении многих поколений, тем не менее вероятность их сохранялась.
Ее лицо выразило сильное удивление.
— Я не отдавала себе отчета в этом. — Но ее решимость немедля возродилась. — Я не допущу такого. Обещаю.
Кэйджу как-то пришлось схлестнуться с Советом, однако сейчас он почувствовал потребность вступиться за своих вождей.
— Они не собирались мучить тебя, Дженна. В первую очередь старейшины стремятся защитить интересы твоей племянницы. Пойми. Потом идут интересы рода. Дочь Давида Коллинза принадлежит роду. Не имеет значения, что ее мать белая. Ее дочь — индианка. Представь это как большую семью. Девочка…
— Имя девочки, — лицо Дженны оцепенело, — Лили. И в ней есть также кровь Батлеров. Возможно, она важная часть твоего рода, но она — единственная часть и семьи, которая есть у меня!
Сжав кулаки, молодая женщина зло пнула комок грязи.
— Можешь не трудиться повторять весь тот вздор, которым меня кормят ваши старейшины уже которую неделю!
Ее несгибаемостью можно восхищаться, но сама Дженна начала его утомлять.
— Ты понятия не имеешь, насколько серьезно старейшины относятся к своим обязанностям по отношению к роду.
Ее плечи опустились.
— Мне ужасно жаль, Кэйдж. Я не собиралась…
Она не закончила фразу. Резко дернув подбородком, взглянула в небо, глубоко вздохнула. Кэйдж отметил изящный изгиб ее шеи. Заставил себя смотреть в лицо, но обнаружил, что увлекся рассматриванием рта — полных, влажных губ, обещающих страсть. Должно быть, ее поцелуй слаще меда.
С раздражением вспомнил, что те же мысли приходили ему и в первый день знакомства. В день бури. Дождь тогда струился по ее лицу, от чего кораллово-красные губы влажно блестели. Сколько раз с тех пор ночами ему снилось, как он пьет их влагу! И всякий раз он просыпался в поту, сгорая от желания и тоски.
Его негодование росло. Но гнев был направлен не на женщину, а на себя. Почему он не может себя сдерживать? Свое собственное тело и проклятые плотские желания?!
Видимо, виной тому его беспокойство. Сны посланы ему как напоминание, что он не расплатился с этой женщиной должным образом. Хотя непонятно, отчего напоминание несет такую эротическую окраску.
— Так тяжело было потерять Эми и Давида, — прошептала она. — А если и Лили… как будто я потеряла всю семью целиком.
По ее щеке скатилась слеза. Его удивила собственная реакция. Хотелось утешить ее. Подойти и смахнуть слезу. Предложить решение ее проблем.
Какого черта! Он сошел с ума? Неужели и впрямь думает о ее сумасшедшем плане?
Нет! Союз, предлагаемый этой женщиной, стал бы насмешкой над тем, что он имел — и потерял.
Это опорочило бы память о той, кого он любил. О которой продолжал горевать до сих пор.
Связать себя священными узами с невесть откуда взявшейся незнакомкой, чтобы она могла получить опеку над своим младенцем, — значит в его случае забыть собственную крохотную дочь, потерянную так трагически.
— Прости. — В голове у него мутилось. Но решимость не поколебалась. — Дженна, я понимаю твою боль. Лучше, чем тебе кажется. — Комок застрял в горле, мешая говорить. — Но я не могу помочь тебе.
Ее подбородок задрожал, еще мгновение, и слезы извергнутся каскадом ручейков. Кэйдж не мог принудить себя не реагировать на страдание, написанное на ее ангельском лице. Он сжал зубы.
— Не можешь? Или не станешь?
— Какая разница? Я отказываюсь участвовать в твоем дурацком плане. Нельзя обманывать Совет. Только попробуй, и тебе вообще запретят видеться с племянницей.
Глаза Дженны широко раскрылись.
— Они не посмеют.
— Они могут. Так и сделают, если решат, что для нее будет лучше. Они — закон Сломанного Лука.
Внезапно ее решимость рухнула. Она закрыла лицо руками, плечи затряслись от рыданий. Кэйдж сжал кулаки. Конечно, он ей сочувствует, но сделать ничего нельзя.
— Ты должен мне! — воскликнула она, рывком подняла голову и взглянула на него сквозь слезы. — Ты сам сказал. Ты должен мне за спасение твоей жизни в ту бурю. Как ты это назвал? Подарок?
Конечно, он не забыл. Долг грузом лежал на его сердце все последние недели. Но когда она явилась сюда со своим нелепым предложением, он надеялся, что она не вспомнит об этом. Вне всякого сомнения, Кэйдж собирался ответить на услугу. Когда-нибудь. Как-нибудь. Если же не сможет, тогда придется вечно страдать, а его душе не будет позволено успокоиться. Но в то, что сейчас происходит, парень отказывался верить. Услуга обретет форму обручального кольца!
— Дар Жизни, — поправил ее он. — Я должен тебе Дар Жизни. Перед тем, как оставить меня на дороге, ты просила молиться за твою сестру. Я исполнил твою просьбу.
— Но твои молитвы не сохранили Эми жизнь, верно?
Он воззрился на Дженну.
— Ты не можешь всерьез надеяться, что я женюсь на тебе.
— Почему? — Ее лоб прорезала морщинка. — Твоя вера возражает против такого союза: жениться не по любви, а по необходимости?
— Нет. — Не будь он так честен, можно было бы вывернуться. Но индейская прямота общеизвестна. — Ты просишь слишком многого. Даже если я соглашусь, старейшин не проведешь. Они не поверят в брак, подоспевший слишком своевременно. Возникнут подозрения. Несомненно, они потребуют, чтобы ты жила здесь. В резервации. Со мной. Твоим мужем.
— Я готова, — ее лицо еще отражало страдание, но в глазах сверкнула искра надежды. — Пара месяцев их устроит, как думаешь? Ну, не больше трех.
— Но я даже не знаю тебя, — он хлопнул себя по бокам, сбитый с толку тем, что она вполне серьезно разрабатывает свою невероятную идею.
— Через три месяца, — поспешно продолжала она, — я уверена, все наладится. Я докажу старейшинам, что могу воспитывать Лили. Они везде будут ее видеть со мной. Мы будем посещать все мероприятия. Я даже могу участвовать. У вас ведь бывают собрания и специальные церемонии, да? Я читала в газетах. — Ответа она не ждала. — И всегда, когда мы будем вне ранчо, я буду изображать верную и преданную жену. Никто и не догадается. Мне все равно надо узнавать о вашей культуре, если я хочу учить Лили. Совету понравится мое отношение к делу.
— Дженна! Остановись!
Она застыла.
— Я не могу. — Он позволил словам просочиться в ее сознание, потом повторил: — Не могу.
Он ожидал новых слез, но вместо этого на него налетел шквал.
— Так значит, твоя жизнь не стоит трех паршивых месяцев?