Люба работала в столовой для гастарбайтеров. В сущности, благодаря ним, гастарбайтерам, худо-бедно и существовал их великорусский город. Раньше столовая гастарбайтеров была столовой ПТУ при текстильном комбинате. Потом не стало ни комбината, ни ПТУ. Зато местный предприниматель, Олег Игоревич, человек весьма набожный, строитель и благоукраситель собора, в котором она была прихожанкой, занялся чрезвычайно выгодным и, что называется, социально-полезным делом: объезжая места скопления ищущих работу гастарбайтеров, он намётанным глазом, как рабовладелец, отбирал среди них самых крепких, загружал их в автобус, всегда сопровождавший его сверкающий джип, и отвозил сюда, в их город. Потом их размещали в общежитии, где вместо коек были нары, как в тюрьме, потом люди из окружения Олега Игоревича раздавали им наряды, и они работали. Кто-то катал асфальт, кто-то работал на переработке мусора, кто-то - трактористом на полях бывшего совхоза, а ныне - акционерного общества, принадлежащего хрен-знает-кому.
В городе их не любили и называли «чурки нерусские», хотя чурки нерусские жили тихо, держались особняком и драк не устраивали. Да и, в общем, им было не до этого. Ненормированный рабочий день, сами понимаете.
На самом деле чурки нерусские подразделялись на узбеков и таджиков, и Люба довольно быстро научилась отделять одних от других. И, научившись, недоумевала, отчего это другим все они кажутся на одно лицо, если и выглядят, и говорят между собой они по-разному. Вот, например, русские отличаются от украинцев, но, однако же, их, тех и других, никто не называет чурками славянскими…
Про гастарбайтеров рассказывали всякие ужасы. Особенно то, что они очень падки на местных женщин и что в этом смысле для них нет преград. Если что, так они просто зарЭжут. Но к Любе никто из них не приставал, хотя она была молодой и хорошенькой. Ну, она и перестала бояться. Люди как люди, в конце концов. Только грязные и пуганые. Рабы, в общем-то, чего скрывать…
«Ишь, приехали, чурки нерусские… Чего дома-то не сидится?» Потому что дома нет работы и, соответственно, денег, вот чего. А здесь работа есть - грязная и тяжёлая, но они радуются и ей. Потому что если бы не было этой работы - так непонятно, на что бы тогда жили их жёны и дети, к которым гастарбайтеры, как правило, приезжают поздней осенью, чтобы снова уехать ранней весной. А всё это вместе называется трудовой миграцией или, по-старинному, отхожим промыслом.
Примерно об этом ей на ломаном русском и рассказал Нурали - единственный из них, кто с ней разговаривал. Нурали был родом из Намангана, бывшей Узбекской ССР. В Намангане у него была жена, четверо детей, старики-родители и две незамужние сестры. А здесь, в городе и окрестностях, Нурали катал асфальт и остальное время, пять часов в день, спал на третьем ярусе нар. И, в общем, был доволен.
«Вам, наверное, жарко?» - простодушно спросила его Люба, когда у них в городе было тридцать. «Нет, ничего, - ответил он, - совсем не жарко. У нас сейчас сорок пять. - А потом добавил непонятное: - Чилля».
Люба не поняла, что такое чилля, но переспрашивать постеснялась.
А однажды в субботу Люба встретила Нурали на улице. Он сидел на корточках около своего катка и печально смотрел ему под брюхо. «Что-то случилось, Нурали?» - спросила она. «Совсем плохая машина, сестра, совсем плохая. Я им говорил: скажите хозяину. Тут половину деталей заменить нужно. Я чинил, как мог, но теперь уже не ходит, совсем плохая. Машина не ходит, норму не выполню. Норму не выполню, денег не получу. Денег не получу - что мои дети будут кушать?»
Люба печально улыбнулась и спросила: «А у тебя хорошие дети, Нурали?» - «Хороший, Люба, хороший». - «А жена?» - «Хороший, Люба, хороший». - «До свидания, Нурали».
Он встал с корточек и, стоя от неё в стороне и внизу, на проезжей части, сказал, не поднимая глаз: «Только не обижайся, сестра, не обижайся. Помоги мне».
«Я не умею чинить машину», - удивилась Люба. «Да нет… - он помолчал. - Я тут уже давно у вас работаю. Жена - там, я - здесь. Тяжело мне. Женщина нужна. Не обижайся, сестра, помоги. Если сможешь. Если захочешь. Очень прошу».
Люба покраснела, а потом быстро пошла вперёд. «Ужас какой, - думала она. - Чурки нерусские».
Дома за ужином она почти ничего не ела, хотя бабка ей подкладывала на тарелку то того, то другого. А потом она расплакалась. Бабка встревожилась. «Бабуль, ну ты скажи… Я к ним так хорошо отношусь, кормлю их, а они…» И Люба всё рассказала.
Бабка покачала головой. «Когда я овдовела, мне было двадцать пять. И трое детей. И ни души вокруг. И вот так - до семидесяти. И никому ничего не скажешь, я же не мужчина. Хотя, конечно, думала: «Хоть кривого, хоть горбатого». А тут - Нурали. Простой человек: что думает, то и говорит. Не обижайся на него. Не обижай. Понять его можно. Ох, как можно».