— Ну зачем же так? — она неуверенно провела рукой по его все еще влажным от дождя волосам. — Ты ведь не виноват в том, что все так получилось. Это я сама…
— Ты сама? — он вдруг поднял голову. — Все ты сама! Бедная, гордая девочка. И в том, что с мужем у тебя проблемы, — сама виновата, и в том, что спать с первым встречным не можешь, — виновата, и ведь в том, что не любишь меня, — тоже виноватой себя чувствуешь? Так ведь?.. Только хорошо, что ты к тому же еще и честная, потому что не надо мне ничьей любви, даже твоей, из жалости… Вот что, давай я чайник поставлю, ты немного согреешься, а потом сразу поедешь.
Антон резко выпрямился и, стараясь не смотреть на Полю, направился к тумбочке в углу. Но она-то смотрела на него! На его широкие плечи, на смуглую шею с мысиком темных волос, на узкие бедра, туго обтянутые джинсами, на руки, двигающиеся размеренно и как-то механически. И фраза: «Иди ко мне!» — вырвалась у нее почти против воли, почти случайно.
Он порывисто обернулся и замер, глядя на нее горящими отчаянными карими глазами и сжимая побелевшими пальцами ручку нелепого заварного чайника. Потом поставил чайник прямо на пол, хотя тумбочка была совсем рядом, перешагнул через него, почти подбежал к кровати. Выдохнул: «Поля, Поля, любимая моя!» — и, обхватив ее бедра, уткнулся лицом в живот.
Чувствовалось, что женщин у него и в самом деле было немало: с затейливой итальянской застежкой на платье он справился в два счета. Так же легко и мгновенно расстегнул лифчик. Поля подумала об этом с отголоском ревнивого удивления. Но очень быстро ей стало и не до удивления, и не до ревности. Пальцы Антона, умелые, нежные, лаская грудь, живот, бедра, доводили ее до полуобморочного состояния. Выгибаясь в мучительной судороге на общежитской кровати с панцирной сеткой, она шептала: «Да, еще, еще… Как хорошо, милый!» И думала о Борьке, и помнила о Наде, и, наверное, от этого чувствовала еще острее и пронзительнее.
В какой-то момент, когда терпеть уже стало невозможно, Поля открыла глаза и с удивлением поняла, что Антон еще даже не раздет. Он стоял над ней на коленях, руками разводя в стороны ее ноги. Волосы его, выбившиеся прямыми длинными прядями, спадали на раскрасневшееся лицо. И такое горячее, острое желание читалось и в изломе его губ, и в затуманенном взгляде, слышалось в дыхании, сбивчивом, прерывистом, что она даже застонала. Приподнялась на подушке, притянула его к себе за плечи и прошептала:
— Раздевайся.
Потом сама расстегнула пряжку и «молнию» и сама стянула джинсы с его узких напрягшихся бедер. А уж рубашку он сорвал одним движением. Так резко, что Поле даже показалось, будто металлические кнопки брызнули в разные стороны.
— О Господи, как же я хочу тебя! — простонал Антон, подминая под себя ее ждущее распаленное тело. Ей необходима была сейчас эта его незнакомая тяжесть. И она раздвинула колени и пропустила его туда, внутрь себя, закричав от наслаждения и мучительно закусив нижнюю губу. Задвигавшись в ней сильно и ритмично, он вроде бы даже немного успокоился. Поднял голову со взмокшим от пота лбом, улыбнулся счастливой, любящей улыбкой:
— Как же мне хорошо с тобой, радость моя!
— И мне с тобой, — выдохнула она, с трудом приоткрывая дрожащие веки.
— А сядь на меня сверху, девочка…
— А вдруг не получится? У меня все силы куда-то делись.
— Ничего, я помогу.
Он перекатился на бок, легко поднял ее над собой, усадил на живот, плоский, твердый, с рельефно выделяющимися мышцами, спустил ниже. И снова она застонала, откидываясь назад и упираясь напряженными руками там, позади себя, в его жесткие колени. Антон поднимал и опускал ее над собой, и она, как в полусне, видела то приближающуюся, то удаляющуюся лампочку под потолком.
Он довел ее умело и нежно до того момента, когда она заколотила судорожно раскрытой ладонью по звенящей сетке и забилась в частых, нахлестывающихся друг на друга конвульсиях. И, почти скинув ее с себя, сам торопливо откатился в сторону. Отдышавшись, Поля приподнялась на локте и с нежностью всмотрелась в его все еще напряженное, ставшее вдруг родным лицо.
— Ты прости, что в конце так… — прошептал Антон, разлепляя влажные ресницы. — Я ведь просто не знал, можно в тебя или нет… А так выходить из тебя не хотелось, Бог ты мой!
Она улыбнулась и снова легла на подушку. По телу разливалась приятная усталость. И она не чувствовала ничего, кроме этой усталости, — ни стыда, ни раскаяния. За окном прошелестела шинами какая-то машина, свет ее фар отразился на потолке.
— Поль, — Антон нежно провел указательным пальцем от ее лба к подбородку, — сейчас машина проехала, окно осветила, и тень от шторы упала на твое лицо… Я раньше и представить себе не мог, что простая тень от шторы, лежащая на женском лице, — это так прекрасно… Глупости говорю, да?