Она наконец сняла кухонный фартук, села перед окном на табуретку и, чиркнув спичками, закурила. А когда-то ей хотелось иметь элегантную дорогую зажигалку, которую можно было бы постоянно носить в сумочке и, не стыдясь, доставать в приличном обществе. И, кстати, сумочку тоже хотелось иметь красивую. И общество приличное, а не состоящее сплошь из полупьяных рож бедных, но гордых непризнанных гениев журналистики. Хотелось стать кем-то… Да что там «хотелось»? Все на курсе были просто уверены, что «звезда» Надя Хорошилова сделает прекрасную партию и будет в сто, в тысячу раз счастливее других, потому что определенно заслуживает этого. Правда, в то время и брак с Сергеевым казался весьма приличной партией. Не блестящей, конечно, но приличной. Тем более что чудесный, романтический ореол придавала их свадьбе еще и безумная любовь… Стройный черноволосый красавец, талантливый, веселый, обаятельный, и девушка, от которой с ума сходило пол-университета… «Дура, дура и еще раз дура!»
Надя нервно затянулась и закашлялась так громко и судорожно, что в дверь кухни с криками: «Мама, мама!» — забарабанил Кирилл.
— Ничего, сынок, все нормально, — отозвалась она, прочистив горло, и как-то отстраненно подумала, что Сергеев, сволочь, не шевельнулся даже. А ведь сидит на диване, смотрит свой идиотский «Футбольный клуб» и наверняка все слышит. Хоть умри тут прямо на полу, все равно не придет и будет, насупившись, лелеять свою оскорбленную журналистскую гордость. Вот, блин, вышла замуж!.. Не то что Полечка-умничка: тихонько-спокойненько окрутила своего Суханова, сводила его в загс и живет теперь припеваючи, книжечки никому ненужные пишет! Полечка-Полечка… Вчерашний разговор на Борькином дне рождения никак не шел у Нади из головы. Было в нем что-то, странно цепляющее за душу, что-то, не дающее забыть, отмахнуться. И она сама еще толком не могла разобраться, что это: то ли просто бабское мстительное злорадство по поводу того, что «богатые тоже плачут» и не все в жизни у благополучной супруги «нового русского» прекрасно, то ли что-то еще…
Кирилл, в очередной раз побарабанив маленькими кулачками в дверь, проканючил, что хочет спать.
— Сейчас, — устало ответила Надя и, поднявшись с табуретки, прикрыла форточку. На то, что сына уложит муж, можно было не надеяться. В последнее время вообще рассчитывать приходилось только на себя. Самой искать денежную работу, самой делать ремонт в квартире, самой решать вопросы с детским садиком, самой, самой, самой… Она была все еще молодая и все еще красивая, но уже не чувствовала себя женщиной. А может быть, наоборот, чувствовала остро и пронзительно? И задыхалась от жалости к самой себе, потому что вот уже несколько лет у нее не было возможности ощущать себя Королевой. А Сергеев? Что Сергеев? Он всегда был способен только на эффектные, дешевые жесты. Наде вдруг вспомнилось, что, когда она лежала на сохранении с Кириллом, Олег как-то сдал кровь на донорский пункт, а на полученные деньги купил огромный букет цветов, виноград, яблоки и притащился со всем этим в больницу. Зато в остальные дни все женщины жрали бананы и киви, а она — чищенную морковку, потому что на экзотические витамины крови Сергеева не хватало. А ведь Суханов тогда предлагал ему попробовать поработать в еще студенческой «Омеге». Но ведь Олеженька не мог предать свое журналистское призвание!
Она вышла из кухни, взяла Кирилла под мышки и понесла в ванную умываться. И пока мыла круглую гладкую мордашку, все смотрела на свои руки, на свои пальцы с ровными, красивой формы ногтями, на единственное, потускневшее уже обручальное колечко. Потом расправила сыну кровать, встряхнула одеяльце, помогла надеть пижамку. Кирилл зарылся в постель, как в норку, а она осторожно прикрыла дверь и снова отправилась в ванную.
— Куда ты? — спросил Олег, все еще сидящий перед телевизором, когда Надя равнодушно прошла мимо него.
— В ванную, мыться.
— Можно мне с тобой?
Она остановилась, кинула на него полный уничтожающего презрения взгляд и произнесла раздельно и четко: — Я иду в ванную мыться. Мыться мочалкой, мылом и шампунем. Мыться, а не трахаться, понятно тебе?
— Ага, — кивнул он с плохо сдерживаемой яростью, — понятно. Иди. Мойся…
И она чувствовала, что этот взгляд жжет ей спину, до того самого момента, как закрыла за собой белую, покрашенную дешевой эмалью дверь. Скинула халат, сняла с гвоздя большое овальное зеркало и поставила его на умывальник, прислонив к стене. Так можно было разглядеть всю фигуру, а не только верхнюю ее часть. Потом расстегнула лифчик, сняла трусики. Надя изучала свое тело совсем не так, как это делает молоденькая кокетка, стремящаяся в очередной раз убедиться в своей привлекательности, и не так, как женщина средних лет, вдруг заметившая первые признаки старения. Она рассматривала свои бедра, груди, талию, как полководец перед сражением готовые к бою орудия. Теперь она уже четко знала, что за мысль, что за неясное ощущение бередило ей душу. Если Полина говорит, что в семье у нее не все ладно, что Суханов от нее отдалился, это вовсе не значит, что у него есть другая женщина. Но это совершенно определенно значит, что шансы на это высоки и другая женщина у него обязательно будет…
Она ведь помнила, до сих пор помнила, как смотрел он на нее тогда, в первый день знакомства. В общем-то, Надю это не особенно удивило. На нее все смотрели так, и она не прилагала для этого никаких усилий. Вот и тогда уставились в четыре глаза, темноволосый симпатичненький мальчик, который потом (вот привел же Господь!) стал ее мужем, и сероглазый Суханов с выгоревшими до песочного цвета волосами. И представились они ей сразу оба и ухаживать начали наперебой, а тут на горизонте появилась Полечка. И бедный Борис просто не смог отбиться от могучего натиска ее любви: слишком уж ловко и быстро она под него легла, слишком энергично взяла все в свои руки… Надя тогда по этому поводу совсем не расстраивалась. Бурный роман с Олегом достиг апогея, Суханова же в качестве претендента на свою руку она никогда всерьез не рассматривала. А зря… Стоило приложить минимум усилий, и куда бы покатилась Полечка с ее распахнутыми глазами, наверняка примитивным сексом и матримониальными претензиями! Но кто же тогда знал…
Зато теперь знают все, и в первую очередь она: из Сергеева уже никогда ничего путного не получится. А Борис развернулся со своим бизнесом, крепко стоит на ногах, и этот богатый, умный мужчина когда-то был очарован ею. А она ведь и сейчас — очень привлекательная женщина… Да, привлекательная! Надя в последний раз повернулась к зеркалу в профиль и осталась довольна увиденным: живот после родов не провис, и растяжек не появилось, грудь по-прежнему красивая, талия тонкая, кожа гладкая. А какой-то женственности, пленительности в ней, наверное, стало с годами даже больше. И улыбка теперь другая, и взгляд. И прическа новая — волосы подстрижены чуть выше плеч и высветлены «перьями» — идет ей гораздо больше, чем прежние локоны. Жаль только, что юношеской беззаботности и безграничного оптимизма уже не вернуть. А еще жаль прожженного утюгом немецкого платья из тонкого джерси цвета спелой вишни. Оно очень хорошо подчеркивало достоинства фигуры и ноги открывало ровно настолько, насколько нужно…
Кафельный пол в ванной был холодным, и Надя почувствовала, что замерзает. Забралась в ванну, включила воду, быстро ополоснулась под душем. Потом завернулась в халат и осторожно выглянула в коридор. Свет, к счастью, уже был погашен. Олег спал. Он вообще в последнее время рано ложился и рано вставал, уезжая в свою газету чуть ли не к шести утра. Что он там делал в пустой редакции, Наде было непонятно, но, честно говоря, и не особенно волновало.
Зеленое светящееся табло на видеомагнитофоне показывало 21.00. Время было еще детское, но она подумала, что надо тоже укладываться. Делать все равно нечего. Суханову она позвонит завтра. Так что нужно хорошенько выспаться, чтобы при встрече выглядеть на все сто.
Когда она тихонько забралась под одеяло, Олег заворочался. Надя испуганно затихла, но он уже обнял ее горячей рукой и привлек к себе.
— Надя, Наденька, хорошая моя, — зашептал он ей в затылок. — Я же люблю тебя, понимаешь, на самом деле люблю. Ну не могу я совершать поступки, после которых ты же первая перестанешь меня уважать… Иди ко мне, девочка хорошая, я уже забыл, какая ты…