— Это я понял. Зачем?
— Я ухожу.
— Почему?
Поля устало опустилась на край дивана и подняла на него ставшие вдруг странно темными глаза.
— Боря, давай хотя бы сейчас будем вести себя друг с другом достойно, — она провела ладонью по гобеленовому подлокотнику. — И я понимаю, почему все это происходит, и ты. Менять что-то уже поздно, да, наверное, и ни к чему. Тем более мы удачно отыграли свои роли…
— Подожди-подожди, — он сжал руками виски и помотал головой, — я что-то слабо понимаю: ты что, собираешься уходить из-за этого своего дурацкого комплекса: «муж — ограниченный «новый русский», интересующийся исключительно деньгами, жена — злая интриганка, силой затащившая его в загс и теперь бездумно развлекающаяся на багамских пляжах?»
— Не надо иронизировать, — Поля снова протянула руку за сдувшимся уже дракончиком и свернула его в трубочку. — Тем более что раньше ты иронизировал совсем в другом ключе. Помнишь «светский салон», который мне предлагалось организовать на дому?
— Ты что, правда, из-за этого? Вот теперь я понимаю, почему вдруг всплыла тема песен, которые я перестал писать. И кому ты таким образом что-то пытаешься доказать? Мне? Себе?
— А я не должна никому ничего доказывать! — она зло и нервно хохотнула. — Был у меня один такой знакомый, который говорил, что я так прекрасна, что можно мне в своей прекрасности сидеть, не дергаться и ждать, пока окружающий мир падет к моим ногам… Ты ведь тоже считаешь, что я достаточно прекрасна для роли тупоголовой и скучной жены?
Борис подошел к дивану, сел рядом на корточки и взял в свою руку пальцы Полины. Она хотела их отдернуть, но, не в силах противиться странному оцепенению, вдруг разлившемуся по телу, осталась сидеть недвижно.
— Если ты тоскуешь из-за того, что в твоей жизни что-то не состоялось… В профессиональном плане, в личностном… — Борис с трудом и медленно подбирал слова. — Причем я не отрицаю, что это, наверное, по моей вине… то еще не поздно все исправить. Ну хочешь, я прямо сейчас переговорю по поводу работы для тебя на телевидении? Или в газету хочешь? По-моему, у Красовского были какие-то заточки в «ТВ-парке»… Давай я позвоню в самом деле…
Поля осторожно высвободила свои пальцы, немного подумала, а потом как-то неуверенно и мимолетно провела ладонью по его светлым волосам.
— Не надо, — она сглотнула ком, стоящий в горле, — не надо так говорить! Мне даже сейчас невыносимо видеть тебя жалким и виноватым. Вполне достаточно и других сегодняшних впечатлений…
— Это ты приходила к Наде сегодня? — спросил он, неприятно пораженный внезапной догадкой.
— Да, — Поля печально усмехнулась. — Вот, наверное, думаешь, дура ревнивая! Я и сама понимаю, что дура. Только, знаешь, я ведь не застукать тебя хотела. Все мечтала, пока в лифте поднималась: вдруг там и Олег дома, и вы сидите все втроем пиво пьете… А вы не открыли. И гардины эти задернутые… Что, Надежда опасается, что ее с вертолета сквозь окно сфотографируют?
Суханов встал, сцепил пальцы, хрустнул суставами. Подошел к торшеру, зачем-то несколько раз щелкнул выключателем. «Инопланетянам сигналы подаешь?» — вспомнилась Поле их старая привычная шутка. И от этого случайного воспоминания вдруг стало невыносимо больно. А Борис все стоял возле торшера, теребя пальцами белый провод.
— Понимаешь, Поля, — произнес наконец он, — если я сейчас начну объяснять, все покажется неправдоподобным и диким. — И, наверное, надо было рассказать тебе все с самого начала, но я дал Наде слово…
— Боже упаси! — она с притворным испугом замахала руками. — И сейчас не вздумай его нарушать! Это ваши дела, интимные, и мне совсем неинтересные. Избавь меня, пожалуйста, от деталей!
— Да не было там ничего! И не могло быть! Просто с Надей случилась то ли депрессия, то ли истерика, она вдруг возомнила, что жизнь ей не мила, все кругом — враги, а Сергеев в особенности. А я почему-то был выбран на роль няньки-утешителя… Поль, я поклясться тебе готов!
Она с испугом почувствовала, как сердце, только что колотившееся яростно и часто, вдруг стало стучать поразительно медленно. Все тело мгновенно покрыл липкий холодный пот. От груди и плеч к ногам стекла противная слабость.
— А почему ты предложил себя на роль няньки-утешителя? — Поля прижала ладонь к груди.
— Да никуда я себя не предлагал! Надька сама позвонила. Первый раз с полмесяца назад, наверное. Мы тогда с ней в «Эстелле» посидели, а второй — вот сегодня. Говорила, что с Олегом у нее все плохо, просто на грани развода, помочь просила… Поля, да не обманываю я тебя! Правда, не обманываю!
Ощущение страшной, разверзшейся под ногами пропасти было таким реальным, что она даже зажмурилась. Огромный замок, склеенный из обид и разочарований, раскачивался на хлипком фундаменте под названием «Мне показалось, что у него роман с Надеждой», и грозил вот-вот ухнуть вниз. Поля с невыносимой ясностью понимала сейчас, каких глупостей наделала, и не менее ясно осознавала, что пути назад нет.
— Да это уже и не важно, — проговорила она, заставив себя поднять глаза на Суханова. — Точнее, очень важно, конечно, но ничего от этого не изменится… У меня тоже был другой мужчина. Хотя почему тоже?.. В общем, у меня был другой мужчина, и после всего этого жить я с тобой не смогу. Да и ты со мной, конечно, не сможешь…
Она поднялась, торопливо побросала в сумку оставшиеся «надувашки», застегнула широкую металлическую пряжку на ремне.
— Я забираю только свои игрушки и, если ты не против, кассеты. Ну и кое-что из личных вещей: несколько платьев, туфли, плащ…
— Ты еще нижнее белье указать не забудь! — Борис в бешенстве шарахнул кулаком по стене. — А то я пойду продавать твои вещи на барахолку, а у меня что-нибудь с описью не сойдется!.. Что же это делается, а? Это что же такое!
Поля еще никогда не видела его таким, с бешено играющими на щеках желваками, с глазами, ставшими вдруг из почти голубых бледно-серыми, с мгновенно заострившимися скулами и судорожно искривленными губами. Борис еще несколько раз подряд ударил по стене, словно стремясь выплеснуть накопившуюся ярость, и бессильно уронил руку. На обоях остался красный кровавый след.
— Ключи от машины и от дома я оставила на столе в гостиной, — стараясь сохранять внешнее спокойствие, проговорила она. — Если тебе нужен будет официальный развод, найдешь меня у родителей… Ну что, скажем друг другу «до свидания»?
— По правилам дурной мелодрамы с демонстративным уходом из дома с одной котомкой за плечами, положено говорить «прощай».
— Прощай, — с каким-то отчаянным вызовом произнесла Поля.
Борис ничего не ответил. Она бросила на него последний, долгий взгляд, поправила на плече ремень довольно тяжелой сумки с кассетами и вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.
…Добрая бабушка на вахте общежития встретила ее приветливой улыбкой и, конечно же, согласилась покараулить сумку. Поля и сама не знала, зачем поднимается сейчас наверх, что хочет услышать. И вообще, хочет ли увидеть Антона. Она уже почти решила, что нужно повернуть обратно, когда он вдруг возник прямо перед ней на лестничной площадке третьего этажа.
На нем была свободная яркая рубаха навыпуск, в руках он держал полбуханки ржаного хлеба.
— Привет, — Антон сел на перила и, обняв ее за талию, притянул к себе. — А я уже начал скучать. Почему-то подумал вдруг, что ты обиделась из-за этого инцидента в Питере… Ну да не будем больше об этом вспоминать, ладно?
— Ладно, — проговорила она как-то механически, не вникая в смысл слов. Вообще, последний час Поля жила, как в полусне. Недавнюю яркость чувств, пронзительную обиду, ярость и невозможное унижение сменило тупое, странное оцепенение. Она еще способна была что-то ощущать до того, как сказала Борису: «Прощай!» Господи, как ждала она, как надеялась до самой последней секунды, что он удержит ее, остановит! Хотя здравый смысл, теплящийся где-то в самом дальнем уголке сознания, неумолимо подсказывал, что рассчитывать на это глупо…
— Эй, ты что какая-то замороженная, красавица моя? — Антон шутливо подергал ее за пуговицу на жакете. — Просыпайся, просыпайся, сейчас пойдем ко мне кофе пить. Видишь, я уже и хлеб для бутербродов нашел.