Тот, видимо, не нашелся, что ответить на столь наивный вопрос, и только мелко-мелко затрясся в приступе беззвучного смеха.
— Ох, «задерживают»! Это же надо так сказать, «задерживают»! — выдавил он из себя наконец. И тут же где-то за ее спиной послышался мягкий извиняющийся голос:
— Вы не обращайте внимания, пожалуйста. У нас тут действительно в последнее время некоторые проблемы с зарплатой, но Гуревич, Вадим Семенович наш, обещает, что скоро все поправится. Так что не волнуйтесь…
Это и был Лешик Еськин.
— Да я, собственно, и не волнуюсь, — улыбнулась Поля. И в самом деле от нее были еще очень далеки все эти проблемы с коммунальной реформой, увеличением стоимости проезда в общественном транспорте и невыплатой заработной платы. Она знала, что проблемы эти есть: телевизор все-таки смотрела и газеты читала. Но просто еще не имела возможности прочувствовать их, что называется, на собственной шкуре.
Рома заказал, естественно в долг, шампанского, фруктов и конфет на всех. Поле налили огромную фарфоровую кружку с цветочками. Она попыталась отказаться, или, по крайней мере, «выторговать» такой же, как у всех, небольшой стеклянный фужер. Но ей доходчиво объяснили, что такова традиция и ей еще повезло, потому что, будь она мужиком, пришлось бы пить то же самое, но содрогаясь от мысли, что пьешь и поишь окружающих на свои деньги. Поля смутилась и вытащила из сумочки расшитый стеклярусом и золотыми нитками кошелек. Общественность возмущенно загудела, кошелек пришлось спрятать. За шампанским пошла «смирновская» водка, потом хлебная «Довгань»… Пила Поля мало, но тем не менее очень скоро почувствовала характерный гул в голове. А потом ей вдруг стало удивительно легко. Спустя полчаса она уже курила вместе со всеми, хотя еще вчера собиралась бросить, и с улыбкой слушала, вероятно, каждый раз повторяемый для новичков рассказ о декоративном фонтанчике у входа, из которого в день рождения газеты хлестал настоящий спирт…
Вообще ей понравилась царящая здесь свобода и незакомплексованность, беззаботная легкость в общении и всеобщее приятельство. Это напоминало студенческие годы, когда все они, молодые, амбициозные, мнили себя будущими гениями журналистики и, имея собственное представление о том, что такое «атмосфера газетной редакции», ведрами пили кофе, курили сигареты с ментолом и с умным видом рассуждали о всякой ерунде.
Но воспоминания об университете неразрывно были связаны с мыслями о Борисе. Хотя он-то как раз хуже других вписывался в эту богемную компанию. Да он и не стремился никуда «вписываться». Со своим четким аналитическим мышлением, способностью излагать мысль кратко и емко, с вечным насмешливым прищуром и ироничным отношением к жизни, он всегда стоял несколько особняком. И Поля в последнее время все чаще думала о том, что, может быть, и правильно, что Суханов не пошел в профессиональную журналистику. Слишком мало в нем было этого «раскованно-тусовочного»…
Она вообще много думала о нем. Так много, что иногда ей казалось, что она просто сойдет с ума. Его силуэт мерещился ей на улице, его голос слышался под окном, его ласковые руки и губы снились ночами. Даже телефонные нетерпеливые трели начали мерещиться, так ждала Поля его звонка. Но он не звонил. Он вообще порвал все отношения с ней — как отрезал. И тем больнее было то, что она в последнее время почти убедила себя: ничего у Бориса с Надей действительно не было. И с Ирочкой Ларской не было. И вообще, вероятно, ни с кем, кроме нее…
Несколько раз она собиралась, тщательно причесывалась, красилась и приходила под окна его офиса. Она не заходила внутрь, нет! Просто ждала, пока выйдет Риточка, потом Ольга Васильевна, потом остальные ребята, а потом и он сам. Борис садился в свой джип, хлопал дверцей. А она продолжала стоять, вжавшись в стену, и кусала кулак, чтобы не расплакаться. Зачем она приходила, зачем так старательно накладывала макияж, если все равно не собиралась показываться на глаза, Поля и сама не знала. Настроение у нее каждый раз после таких визитов было ужасное. Домой она возвращалась как в воду опущенная и натыкалась на сочувственный и неодобрительный мамин взгляд.
— Господи, ну что ты ходишь, нервы себе треплешь? — спрашивала мама. — Поговорили бы вы уже с Борисом, что ли? Выяснили все. Или официально развелись, или снова начали жить вместе. А то все не как у людей.
— Что я могу? Мама, ну что я могу?! — раздраженно вопрошала в ответ она, делая ударение на слове «я». — Что вообще вы все от меня хотите?
Кто «все», Поля и сама не знала. Она знала только одно: Борис больше не хочет от нее ничего.
Потом мама обычно не очень уверенно предлагала ей забрать из квартиры в Крылатском вещи. («Ну и что, пускай даже они куплены на его деньги? Ты ведь тоже работала: готовила ему, стирала! Не всегда же у вас Дарья Максимовна была!») На что Поля взрывалась потоком праведного негодования. Ксюха во время таких разговоров уходила в свою комнату и демонстративно громко включала «Русское радио».
Вот и сегодня, глядя на Полю, надевающую тончайшие колготки-паутинки и голубое платье со вставками, одно из тех трех, что она забрала с собой, мама осторожно поинтересовалась:
— Опять, что ли, возле офиса круги наматывать? Так что-то поздненько. Времени-то вон, почти шесть уже. Пока доедешь еще… Да и зачем тебе это все? Раздевайся лучше да посиди дома. Сегодня кино какое-то хорошее по РТР…
Поля вдруг подумала, что говорит мама в самом деле очень неуверенно, явно опасаясь спровоцировать очередной истерический припадок дочери. Она сама себе в последнее время стала противна со своими издерганными нервами, запавшими глазами и пальцами, начавшими пахнуть табаком из-за слишком частого курения.
— Я не к Боре, мам, — Поля улыбнулась. — Правда, не к Боре, не переживай. Иду выполнять редакционное задание. Романенко согласился дать мне интервью. Ну этот наш кутюрье знаменитый…
Мама неопределенно пожала плечами, видимо, о модном кутюрье она ничего не слышала. Зато Ксюха немедленно высунула из своей комнаты голову, намазанную баклажанной «велловской» краской и укутанную полотенцем.
— К Романенко идешь, говоришь? — она уважительно выпятила нижнюю губу. — Ну давай-давай! Может, еще глазки ему состроишь, он мужчина видный!
Обижаться на неразумную Ксюху было глупо, поэтому Поля только легонько щелкнула ее по лбу.
— Сиди давай, голову суши. Обойдемся как-нибудь без твоих комментариев.
— И зря, между прочим! — та выразительно пожала плечами. — У молодого поколения более острый и современный взгляд на вещи. Во многих проблемах мы разбираемся значительно лучше вас, поэтому к советам и замечаниям нашим нужно прислушиваться… Вот объясни мне, например, почему Романенко согласился дать тебе интервью? Вроде бы он личность сугубо загадочная и общения с журналистами чурается… Я так полагаю, что ты ему понравилась, а из этого следует…
— А ничего из этого не следует, — равнодушно парировала Поля, прикрывая за собой дверь.
Интервью с Аркадием Романенко она и в самом деле добилась исключительно легко. Просто, выполняя изначально безнадежное задание главного редактора, пришла в его Дом моделей, поднялась по мраморной лестнице к секретарше. И тут в приемной появился сам Великий Маэстро. Выглядел он точно так же, как на экране телевизора. Свободный, даже какой-то бесформенный пиджак, темная майка, светлые волосы до плеч и темные, почти черные, глаза.
— Здравствуйте, — произнесла Поля, направляясь к нему под недовольным взглядом секретарши. — Я корреспондент газеты «Момент истины» и хотела бы попросить вас об интервью.
Романенко медлил всего секунду, а потом, взглянув на свои «роллексовские» часы, ответил:
— Хорошо, но не сейчас. Я очень занят. Оставьте свой телефон, я вам позвоню.
И все… А сегодня он на самом деле позвонил в редакцию и пригласил ее в «Джокер». Что там будет за светская тусовка и сколько времени сможет уделить ей в связи с этим Маэстро, Поля не знала. Однако выйдя из такси перед самым клубом и наткнувшись взглядом на рекламный щит, с некоторым даже огорчением поняла, что сегодня здесь состоится показ модной коллекции самого Романенко. Она не раз бывала на таких мероприятиях в качестве гостьи и поэтому с достаточным основанием предполагала, что времени у автора коллекции будет совсем немного. Утешало одно: «Джокер», в вечернее время ярко освещенный разноцветными огнями, пока лишь вяло мигал двумя-тремя гирляндами, и машин на автостоянке было еще очень мало.