— Они обвенчались, — авторитетно заявил старик. Он сказал это с особенным уважением, словно склоняя голову перед величайшим законом жизни, соединяющим мужчину и женщину на земле и на небесах. Глаза у Поли противно защипало. И тут же где-то совсем близко мощно зазвенел колокол, а еще через несколько минут гондола причалила неподалеку от площади Сан-Марко. Гондольер пообещал дождаться, пока они осмотрят местные достопримечательности, уютно устроился на сиденье и достал из кармана черного сюртука какой-то бульварный детектив в яркой обложке. Эта книжонка, украшенная изображением типа в черной шляпе с огромным пистолетом, мгновенно превратила загадочного проводника по времени в обычного домашнего дедушку. Такого, который любит сидеть у камина, укутав зябнущие ноги клетчатым пледом и покуривая трубку. Поля незаметно улыбнулась.
Против ожидания, пьяцца Сан-Марко не произвела на нее особенного впечатления. И дворец Дожей, и Кампанила, и собор святого Марка — все это она тысячу раз видела на открытках и репродукциях Веронезе и Тинторетто, и, наверное, поэтому площадь показалась ей какой-то ненастоящей. А кроме того, здесь было множество туристов, увешанных фотоаппаратурой и беззастенчиво глазевших по сторонам. В любовании красотами Венеции, конечно, не было ничего плохого, но Поле почему-то всегда казалось, что делать это можно только с трепетным уважением, четко чувствуя дистанцию между собой — человеком, пришедшим в этот мир на какое-то мгновение, и вечностью, застывшей в камне. Однако большинство гостей совершенно не стеснялись и тыкали пальцами то в порталы величественного собора, то в стрельчатые арки и капители колонн дворца Дожей, сопровождая свои жесты громкими репликами и неуместным смехом. На минуту пьяцца Сан-Марко показалась ей похожей на бесконечно усталого, мудрого зверя в зоопарке, сквозь прутья решетки печально взирающего на посетителей.
— Пойдем отсюда, — она прикоснулась к рукаву Алека. В ответ она ожидала чего угодно: наивного удивления — «Зачем же, ведь здесь так красиво?», галантной предупредительности — «Да-да, конечно, пойдем, если ты устала», но он только коротко вздохнул:
— Да, сегодня здесь все какое-то неживое…
И голос Стеффери был таким виноватым, будто это ему в обязанность вменялось поддерживать дух не музейной, а настоящей старины на главной площади Венеции, а он, к великому своему стыду, не справился с подобным заданием. Поле вдруг подумалось, что она не вправе была примеривать к нему, почти незнакомому, но живому и чувствующему, образ холодного недалекого красавца. И стыдно стало мыслей о собственной утонченности и тонкости переживаний в сравнении с его якобы легковесным и особо не отягощенным думами отношением к жизни.
Они проплыли под мостом Вздохов, соединяющим тюрьму Карчери с дворцом Дожей, и неожиданно оказались в узком канале, с одного берега которого на другой, кажется, вполне можно было перепрыгнуть. На темной воде играли радостные солнечные блики, и Поля невольно поежилась, когда гондола нырнула под мост, где царила мрачная густая тень. Видимо, выражение ее лица вдруг стало отсутствующим и грустным, потому что Алек, словно пытаясь вернуть Полю в реальный мир, осторожно потряс ее за плечо.
— Эй, Полин, тебе скучно? Ты хочешь обратно в отель?
Она помотала головой.
— Может быть, пройдемся пешком?
Поля неуверенно пожала плечами. Стеффери повернулся к гондольеру и, виновато разведя руками, попросил его остановиться где-нибудь поближе к центру города.
— Я не хочу в центр, — быстро сказала она. — Мне не нужны сейчас ни шум, ни суета, ни витрины эти огромные, от которых просто с ума сойти можно. Я просто хочу побыть… — она хотела произнести «одна», но вовремя одумалась. И Алек, кажется, уже читающий это готовое сорваться с губ слово, облегченно вздохнул, услышав «в тишине». Нельзя сказать, чтобы пожилой гондольер был очень доволен внезапным прекращением прогулки. Поля почему-то ожидала от него все той же спокойной мудрости, с которой он говорил о вечном городе, но на старческом лице отразилось разочарование дедушки, который не принесет теперь внукам столько подарков, сколько хотелось бы. Она взглянула на Алека, и опять он все понял, отсчитав старику такое количество зеленых бумажек, на которое тот явно не рассчитывал.
Простившись с гондольером, они выбрались на узенькую улочку и зашли в ближайшую тратторию, небольшой ресторанчик с горсткой столиков, спрятавшихся под яркими зонтиками. Стеффери заказал для себя и дамы карпачо, пиццу и бутылочку кьянти. Название «карпачо» ни о чем не говорило Поле, и поэтому она с некоторым напряжением ожидала, когда принесут блюдо. Но это оказалось всего лишь тонко нарезанное филе говядины, пикантно приправленное и маринованное. Мясо было нежным и сочным, корочка горячей пиццы восхитительно хрустящей, сладковатое кьянти оставляло на языке приятный терпкий вкус. Народу за соседними столиками было немного, и Поля вдруг вспомнила «одиночество вдвоем», то самое, которое она почувствовала когда-то, поднимаясь с Борисом в лифте к себе домой. Почему-то от этих воспоминаний ей не стало ни грустно, ни больно, и она с удивлением и страхом поняла: то, что еще совсем недавно было для нее смыслом жизни, начало понемногу превращаться в обычное прошлое… Но Алек был ни в чем не виноват, он так старался, пытаясь сделать для нее эту прогулку приятной! Поля почувствовала, что сердце ее переполняется благодарностью, и она быстро и неловко, неожиданно даже для себя самой вдруг погладила его большую сильную руку, лежащую на столе. Наверное, схвати он ее ускользающую кисть за кончики пальцев или даже просто посмотри «со значением», и все мгновенное очарование тут же развеялось бы, как туман. Но Алек продолжал задумчиво глядеть на серые стены соседних домов и поблескивающую между ними темную воду канала. И только по тому, как внезапно напряглись его плечи, она поняла, что он почувствовал и теперь не хочет повернуться, боясь спугнуть ее случайную, мимолетную ласку. Что это было, особая чуткость влюбленного или холодная расчетливость опытного плейбоя, умеющего найти к каждой женщине единственно верный подход? Должно быть, в тот момент Поля решила вопрос в пользу чуткости, потому что, немного помедлив, вдруг произнесла:
— Алек, я должна тебе сказать… Понимаешь, за всеми моими недосказанностями, нежеланиями что-то объяснять, которые тебя так раздражают… Нет-нет, я знаю, что раздражают… В общем, за ними стоят вполне определенные, нормальные вещи. Дело в том, что в моей жизни есть мужчина, которого я люблю. И даже просто принадлежать другому в постели я не могу, потому что…
— Этот мужчина — твой любовник? — спросил Стеффери так спокойно, будто узнавал дорогу до ближайшей парикмахерской.
— Нет… Это мой бывший муж, — она криво усмехнулась. — Мы расстались по обоюдному согласию, но… Но у меня до сих пор начинают слабеть колени, как только я подумаю о нем.
«Не надо, не надо было говорить про эти колени, — подумала Поля, заметив, как напряглись жилы на шее Алека. — Можно ведь было обойтись без этой никому не нужной откровенности». Однако Стеффери почти мгновенно взял себя в руки. Нет, он не натянул на себя маску вежливой отстраненности, не улыбнулся холодно и светски. Лицо его сохраняло все то же, будто намертво приклеившееся выражение виноватой и какой-то безнадежной влюбленности. «Четко придерживается выбранной тактики», — снова отметила она и тут же возненавидела себя за заносчивую уверенность в собственной проницательности.
— Поля, — он снова назвал ее по-русски, — никто, кроме Всевышнего, не знает, чего тебе захочется завтра. Никто не знает, свяжет ли нас жизнь или мы простимся уже сегодня просто как хорошие знакомые… Никто не знает, сможешь ли ты освободиться до конца от своего прошлого. Но главное — захотеть быть свободной! Ты ведь хочешь этого, правда?
— Не знаю, — честно ответила Поля, снова ужасаясь тому, что под словом «прошлое» уже сама подразумевает Борьку и все, что с ним связано… Все. И это отчуждение последних месяцев, в конце концов закончившееся разрывом, и страшное, невыносимое молчание телефона дома, в Строгино… Ей вдруг подумалось, что в Москве ее ждет все то же самое: те же сочувственные глаза матери, то же Ксюхино: «Ты сама виновата! Что сидишь дома, как старая бабка? Уже давно бы кого-нибудь себе нашла!», и тот же молчащий телефон. Так стоит ли ради бесконечного, изматывающего ожидания неизвестно чего отказывать себе сейчас в праве на нормальную человеческую радость? Стоит ли ради человека, ясно давшего понять, что ты ему больше не нужна, накладывать на себя добровольную епитимью?