Сориентировавшись, Бо понял, что слева от него морг, а ему надо направо, к отделению «Скорой помощи». В городе Батон-Руж не существовало удобных подвалов, чтобы разместить в них морг. Больница прятала его в дальней части старого здания, вместе с хозяйственными и складскими помещениями, которые обслуживали отделение «Скорой помощи» и поликлинику. Пока Бо шел, его надежда найти многочисленных свидетелей пожара начала гаснуть.
Чтобы надеяться на большое количество свидетелей, нужен был хорошо освещенный, полный людей коридор. А этот был другим. По крайней мере половина флюоресцентных ламп над головой не горела. Он подозревал, что люди стараются побыстрее проскочить его. Почему бы и нет? Это был темный и уродливый коридор, полный неприятных воспоминаний и затхлых запахов.
Однако хозяйственные помещения в этом коридоре были идеальным местом для того, чтобы украдкой покурить. Он мысленно отметил необходимость получить список всех курящих сотрудников отделения «Скорой помощи», морга и поликлиники. Это должно многих восстановить против него. Похоже, сегодня не очень-то удачный день для того, чтобы заводить друзей.
Добравшись до отделения «Скорой помощи», Бо вынужден был показать свой значок, чтобы его пропустили. Одна из молоденьких медсестер предложила проводить его, но он отказался. Ему не хотелось отвлекаться. И обращать на себя внимание.
Кабинет номер шесть находился в левом крыле здания. Двери в две другие комнаты стояли распахнутыми настежь, в кабинетах кипела молчаливая, целенаправленная работа, характерная для «Скорой помощи». Дверь в комнату его свидетельницы была приоткрыта. Подойдя к ней, он услыхал, что сквозь щель доносятся голоса.
В нормальной жизни остановиться на пороге и не заявить о своем присутствии было бы равносильно подслушиванию. Но в его работе это называлось сбором улик. Его такое оправдание устраивало, поэтому Бо прислонился к стенке и попытался разобраться в голосах двух женщин, поглощенных беседой.
Первый голос был полон отчаяния.
— Слава Богу, Мэгги, с тобой все в порядке, но что же это такое? Мало тебе было поцапаться с доктором Беннетом в первый же день после возвращения, так ты еще и пожар обнаружила?
— Ты права. Это глупо с моей стороны. — Второй голос, голос Мэгги, звучал уверенно, тихо, но резковато. Может быть, жизненный опыт научил ее прятать сталь под шелком? В ее голосе ему послышалась улыбка, и он представил себе, как она слегка потирает лоб ладонью. — Мне следовало позволить больнице сгореть дотла. Вот это уж точно достало бы Беннета. Проклятье! Подумать только, я была так близка к этому.
— Дело не в Беннете. Беннет — это еще цветочки, подруга. Но раз уж мы о нем заговорили…
— Эй! Это ты заговорила о докторе «Зовите-меня-просто-Господом-Богом». Не я.
— Почему бы тебе не попытаться быть с этим человеком хотя бы любезной? Он все же член больничного Совета.
— Я и пытаюсь, Донна. Правда, пытаюсь. — Возражение прозвучало почти так же искренне, как и сопровождавший его притворный вздох.
Донна, очевидно, тоже ей не поверила.
— Ха! Сказать ему, что ты беспокоилась, «не случилось ли с ним нечто ужасное», не значит быть любезной.
— Я произнесла это приветливо, — упрямо возразила Мэгги. — Он три часа отвечал на одну мою страничку, Донна. Три часа. Он тупой.
— Хорошо, что ты одна из лучших, только это и спасает твою большую пасть и твою задницу — иначе тебя бы уже давно уволили.
Смех Мэгги был неожиданным, словно солнечный свет в январе.
— Кое-кто еще раньше предупреждал меня, что моя большая, как у аллигатора, пасть когда-нибудь навлечет крупные неприятности на мою маленькую, как у колибри, задницу.
— Ну, кто бы это ни был, он был прав.
Мэгги со стоном произнесла:
— Послушай… если отстанешь от меня и вернешься к себе на этаж, где тебе и следует находиться, обещаю думать только о хорошем и ждать допроса, как пай-девочка. Не стану рисовать на стенках и вести междугородные телефонные разговоры на личные темы. Ладно, мамочка? — спросила Мэгги тоном капризной девочки.
— Не ладно. Я спущусь через полчаса и проверю еще раз.
Его свидетельница выслушала эту угрозу, не моргнув глазом.
— Хорошо. Спускайся. А теперь уходи. Больным ты нужна больше, чем мне.
К тому моменту, как высокая женщина с очень смуглой кожей открыла дверь, Бо уже отступил от стены. Но это не имело значения. Медсестра даже не взглянула в его сторону. Она стояла к нему спиной и давала последние наставления.
— Не уходи никуда, пока не поговоришь со мной, Мэгги. Ни домой, ни обратно на свой этаж.
Бо понял, что ей кивнули в ответ, потому что она отчалила в сторону, предположительно, служебного входа в глубине коридора. Проплывая среди медиков отделения «Скорой помощи», эта женщина оставляла за собой заметную кильватерную струю. Бо преисполнился уважения к Мэгги. Он подумал, что не у многих хватит мужества приказать сестре Рэтчет уйти. Да и сама сестра Рэтчет повинуется далеко не всем.
Так как ему не терпелось сравнить сложившийся в его воображении образ Мэгги Сент-Джон с физической реальностью, он забыл постучать. Судя по голосу, эта леди не была похожа на человека, с которым необходимо деликатное обращение, а сестра Рэтчет оставила дверь приоткрытой. Чисто рефлекторно он толкнул ее. Через секунду заготовленные слова замерли у него на губах.
Вместо бойкой медсестры, вышагивающей по палате и готовой отчитать его за то, что он заставил себя ждать, на топчане, скрестив ноги, сидела маленькая фигурка в бирюзовом комбинезоне, отвернувшись в противоположную от него сторону. Ему не было видно лица, но поза свидетельствовала об охватившей ее панике. Она была поглощена своими мыслями и так пристально разглядывала стиснутые руки, что не слышала, как распахнулась дверь. Даже не заметила его. Бо тихонько вошел в комнату и мысленно перебрал вопросы, которые собирался задать Мэгги Сент-Джон. Пятница, тринадцатое, оборачивалась чертовски трудным днем.
Мэгги сплела трясущиеся пальцы и сжимала, пока они не перестали дрожать. Никто ничего не заметил. Пока. Но всякий раз, когда ее оставляли одну, сердце начинало лихорадочно биться, а руки снова тряслись. В отсутствие собеседников нечем было занять мысли, нечем вытолкнуть из памяти ту страшную картинку.
Почему кто-то другой не мог обнаружить этот пожар?
Почему здесь так холодно?
Она знала — почему, но вопрос был не об этом. В действительности она хотела спросить, почему чувствовала себя такой замерзшей и одинокой. Не в первый раз в жизни ей хотелось оказаться где-нибудь в теплом месте, в чьих-нибудь объятиях. Огонь — теплый. Мэгги прогнала от себя эту мысль. Нет, нет, нет.
В данный момент она могла бы совершить убийство ради какого-нибудь человека, который имел для нее большое значение. Ради отца. Ради матери. Ради любого. Ради кого-нибудь. Того, кто пообещает ей, что воспоминания о той ночи не вернутся, а если даже вернутся, это не имеет значения. Того, кто скажет ей, что случившееся — не ее вина. Того, кто скажет ей, что она уже больше не та маленькая девочка.
Но что, если то была ее вина?
Смотри на меня!
Когда она открыла дверь в хозяйственное помещение, эти слова прозвучали в ее сознании так ясно. Точно так же, как раньше. В мгновение ока мир накренился, и ее потащило вниз, в темное пространство внутри нее самой. На долю секунды Мэгги снова оказалась там. Огонь был перед ней, он шел за ней. А затем исчез, оставив после себя один образ, один звук. Один ужасающий моментальный снимок ночи, которую она никогда не могла как следует вспомнить. Не хотела вспоминать.
По крайней мере, в одиночестве.
Единственным членом семьи Мэгги считала Кэролайн Поуг, заменившую ей старшую сестру, которая жила на другом конце города и пыталась свести концы с концами, делая стрижки и перманент. Мэгги не могла обратиться к ней за помощью. Кэролайн не может позволить себе закрыть парикмахерскую в пятницу.