После нескольких тревожных лет своей жизни, которые провела она то в сомнениях, то в тревогах, но всегда – в нескончаемой и беззаветной любви к Оливеру, она поклялась, что никогда больше ни в кого в своей жизни не влюбится и ни с кем больше не будет танцевать. Более того, она и не надеялась вовсе когда–либо выйти замуж – нравы современной молодёжи казались ей немыслимыми, а отношения друг к другу – неподобающими приличным людям. Она не говорила об этом отцу, но Крис, как казалось, читал итак всё по глазам: он предостерегал её ото всего опасного, что может ожидать её в другом городе, включая и незнакомых молодых людей. Оттого именно девушке так опасно в чужом городе одной – каждый из них хочет добиться от неё одного лишь. Мысленно Адель во всём с ним соглашалась, но, когда, собрав все сумки и чемоданы, приготовилась к скорому выезду, отец остановил её почти у дверей. На него вновь нашло прежнее смятение, смешавшееся с горечью и невыразимой любовью к дочери. Он пытался отговаривать её, после – говорил, что может довезти её. Ото всего она отказывалась. Тогда он протянул ей небольшую тёмную вещицу – как он выразился, запоздалый подарок на прошедший её день рождения.
– Это чтобы ты не терялась, – улыбнулся он. – Я не так сильно разбираюсь в этих новых сенсорных вещицах, но даже смог вписать в контакты свой рабочий и наш домашний телефоны…
– Спасибо, отец, – прошептала она, ощущая подступающий к горлу ком, и бросилась к нему на шею. Она могла бы даже пожалеть о своём решении, но она уже так сильно возжелала сменить фамилию и поскорее покинуть дом, который никогда не казался ей родным после смерти матери, что даже такой приятный случай не остановил её.
– Не читай много, Адель, – говорил он ей, оттирая кончики глаз пальцами рук, и впервые за последние годы она находилась так близко к нему, что могла в деталях рассмотреть всего его. Он явно постарел, и это не могло не отдаваться неприятной болью в её сердце. Той статности, которую отдалённо она помнила в нём ещё маленькой девочкой, идеальной осанки, покладистости и суровости не было в нём уже давно. Он говорил ей ещё о чём–то, предостерегал, но она, не читая по губам, не могла слышать ни слова. – Не забывай, – закончил он после, тягостно склоняя пред нею голову, и она не смогла не погладить на прощание его колючую щёку, – что не стоит зачитываться, ведь жизнь совсем иная. Жизненный опыт из книг не почерпнёшь.
Куда он отпускал её и в какие края, Крис не понимал. Ему страстно хотелось в ту же секунду помчаться прямо за ней или вовсе запереть дверь, чтобы не выпускать её из дому. Его маленькая Адель, так внезапно выросшая, казалась ему сейчас таким ребёнком, но одновременно была невероятно взрослой – как и всегда, взрослее многих своих сверстников не по годам.
Покуда же отбывал поезд, Адель смотрела на до боли знакомые ей просторы и вспоминала, как когда–то была здесь совсем маленькой и невинной, росла и искренне доверяла каждому. А теперь она ощущала себя много иначе. Мир же стал иным для неё в тот самый момент, когда она поняла, что самые лучшие и близкие друзья её влюблены друг в друга; что юноша, нравившийся ей с детства, предпочёл ей другую. Она не знала, что теперь ждало её впереди, и это и радовало, и пугало её одновременно – всё представлялось таким неведомым, таким огромным, но от того не менее желанным, чтобы познать это. Однако только они тронулись, слёзы с новой силою сдавили ей горло, и ей стоило немалых трудов удержаться от них.
Все её мечты и желания развеялись в один миг, стоило ей увидеть незнакомый город и университет. Вначале она считала себя чертовски смелой, способной сменить фамилию по совершеннолетию, найти новых друзей и начать в абсолютно новом для неё месте жизнь, как говорят, с чистого листа, но нынче она боялась даже сделать шаг по направлению к тому, что ожидало её, и в один миг страшное оцепенение охватило всю её.
Теперь вспоминала она обо всём произошедшем с меньшей робостью – она была рада, что ей удалось перенести все те страхи, чтобы всё–таки найти себе в университете друзей, чтобы привыкнуть к тому, что она живёт не одна, как раньше, в доме, с отцом, который появлялся под вечер, а с другими, иногда даже совсем не знакомыми ей людьми – в общежитии. Она по–прежнему была робкой и замкнутой в себе, но людей, которым в действительности было интересно с нею общаться, это не останавливало. Ей нравилось учиться и вспоминать те азы, каковые прошла она ещё в детстве, только начиная свой путь в художестве. Она пока не особенно видела себя в этой профессии, но, так же, как и в школе, считала, что, пока она учится, рано думать об чём–либо другом. Держа свой мысленный запрет, она общалась исключительно с девушками, и если бросали на неё взгляды незнакомые доселе молодые люди, она вспоминала заветы отца и не пыталась даже заводить знакомства с ними. По той же самой причине всегда она держалась круга своих новых подружек и на сторонние приглашения на различные непристойные, по мнению её, мероприятия и вечеринки не обращала ровно никакого внимания. Её излюбленными местами стали новые теперь для неё ливерпульские библиотеки и парки, в которых могла она читать взятые ею книги. Временами она погружалась в них так сильно, что шла по дороге, окунаясь в сюжет и не замечая никого и ничего вокруг себя. Она училась прилежно и в особенности обрадовалась, когда узнала, что в университете они также продолжат проходить литературу. Это стало для неё таким приятным открытием, что после этого она принялась ещё больше погружаться в книги. Она никогда не смешивала реальность с художественными произведениями, но сейчас происходящее с нею напоминало ей романы Остин и Бронте. И чудилось ей, что, несмотря на все её увещевания, однажды она всё же повстречает Оливера – вероятно, даже здесь, в Ливерпуле, и он непременно скажет ей те слова, которые она надеется услышать от него с самого детства.