- Это еще что ты выдумала?! - мать Леонидия зашла как раз в тот момент, когда Люсинда закрывала клетку.
- Ах, матушка!.. - небесно-голубые глаза Люсинды были полны слез, а голос разжалобил бы даже камень. - Я уезжаю и, наверное, больше никогда не вернусь сюда, где каждый мой день был согрет заботой и вашей любовью... Я не могу себе представить, как я буду жить вне этих, больше чем родных мне стен! Без моих справедливых и добрых учителей, без наших прогулок, без работы в саду, без ваших нравоучений, матушка... И без конюха Акимия...
Про конюха, пожалуй, было лишнее, ну что же он так не вовремя попался на глаза? Вот стоит теперь, вылупив глаза и открыв рот, за спиной статной Леонидии, и шевелит кустистыми седыми бровями.
- При чем тут Акимий? - предсказуемо насторожилась матушка.
- Ну он же тоже часть монастыря, как и эти голуби, только его я не могу взять с собой... - простодушно выкрутилась Люсинда.
Семидесятилетний конюх рисковал получить апоплексический удар, несмотря на свое крепкое здоровье.
- Здесь, под вашим крылом, прошли мои самые лучшие годы, здесь меня научили самому главному в жизни, - проглотив продолжение: «Молчать и притворяться», Люсинда поторопилась исправить положение. - Как мне будет недоставать всего этого...
Две крупные слезинки выкатились из глаз и проделали две дорожки по запылённым щёчкам. Да, ибо нефиг ее запирать по неметеным кельям. Конечно, специально измазалась, чтобы с утра вид иметь несчастный и покаянный.
Матушка Леонидия наконец-то прониклась.
- Я поняла тебя, дитя. Ты не хочешь брать что-то материальное, чтобы не причинить ущерба монастырю, и решила взять с собой этих птиц, чтобы они напоминали тебе о солнечных днях твоей беспечной юности...
...и больше не гадили на головы проходящим под твоим окном. Спасибо, великие боги!
- Акимий, возьми клетку и погрузи вместе с остальным багажом воспитанницы.
Аллилуйя! Все получилось! Птички едут с нами! Да здравствует голубиная почта и растление оставшихся воспитанниц! Уж Люсинда постарается описать во всех подробностях все прелести и пороки внешнего мира! С Селеной они уже обо всем договорились!
ГЛАВА ll
Итак, позади нехитрые сборы стандартного багажа, комплекты смешного нижнего белья (одни панталоны с вырезом на интимном месте чего стоят), несколько модных платьев, обувь, пара костюмов для верховой езды (местный гибрид амазонки с юбкой-брюками, позволяющий сидеть в седле по-мужски), шляпки, напоминающие капор, куда же без них, перчатки и немного украшений. Остальное приданое передадут по описи мужу. Если он, конечно, не сбежит до свадьбы.
Карета тоже порадовала: не монастырская, просторная, из резного дерева, с большими колёсами и гербом на дверце. Вероятно, её, Люсинды, наследство. Девушка попрыгала на мягком сиденье, высунулась в окошко. Не так и плохо, если еще не будет трясти, как в этих монастырских колымагах, можно сказать, это достойный аналог мерседеса в её родном мире.
Багаж уже уложили, закрепили, примотали на запятках кареты. Ну, чего сидим? Кого ждем? Ответом на незаданный вслух вопрос из дверей главного корпуса выплыла дородная дуэнья Мелисса. Ну конечно! Как же она об этом не подумала! Это же неприлично, проехать девушке одной аж пятьдесят местных миль.
Мелисса тащила две корзинки со снедью. Или тут не пятьдесят миль, или матушка чего-то повредилась умом: то ратует за воздержание во всем, в первую очередь в еде (да здравствует стройная фигура!), то две корзинки с провизией на два часа! Или это забота о Мелиссе?
- Скажите, Мелисса, а вы теперь останетесь со мной пожизненно или только проводите до места назначения?
- Ах, госпожа, какая же вы неугомонная. Любопытство не красит девицу...
Люсинда потупилась, похлопала глазами (долгие тренировки перед ночным окном за неимением зеркала) и услышала далее:
- Это будет решать ваш муж, госпожа, а пока его нет, мать настоятельница определила меня вам в дуэньи.
Отлично! Значит, надо сделать тебя союзницей, милая Мелисса.
Солнце поднималось к зениту, карета катилась медленно, не мешая рассматривать окрестности. Конечно, девушки выезжали из монастыря, но не часто, и не так вольно себя чувствовали. Люсинда периодически высовывалась в окно кареты и наслаждалась солнцем, цветущими деревьями. На Земле они назывались акацией, только здесь были крупнее. Дуэнья никуда не высовывалась и вообще в окно не смотрела, сидела тихо в уголочке кареты, время от времени роясь в корзинках. Кучер насвистывал однообразный мотив, умудряясь при этом дремать.