Катя послушно развела бедра, и в ту же секунду схватка, яростная, беспощадно болезненная, заполонила все ее существо от макушки до самых кончиков пальцев. Вдруг раздался тихий, едва слышный хруст. Живот слегка дернулся, и Катя почувствовала, как потекло между ног что-то теплое, быстрое, заливая простынь, просачиваясь под крестец и спину.
— Вот и воды отошли, скоро родим, — предупреждая Катин испуг, удовлетворенно улыбнулась акушерка. Продолжая улыбаться, она легонько шлепнула Катерину по внутренней поверхности бедра: — Будем смотреться или нет? Расслабься. Ну же, милая моя.
Скоро! Уже скоро! От накатившего волнения Катя не сразу почувствовала, как проскользнули внутрь нее обтянутые перчаткой пальцы. Не сразу осознала, что акушерка напряглась, застыла в странной неудобной позе. Не сразу заметила, что улыбка медленно сползла с ее лица, а глаза округлились от неожиданного сильного испуга. Но быстрый, блеснувший едва сдерживаемой паникой взгляд, что акушерка бросила на поперхнувшийся вдруг аппарат КТГ, отрезвил Катерину почти мгновенно.
— Что? — в ужасе прошептала она. — Что не так?
— Пуповина выпала, — так же шепотом, не вынимая руки из Катиного лона, выдохнула акушерка, а потом глубоко вдохнула и, перекрывая тревожный сигнал аппарата, заголосила что есть мочи: — Сюда! Скорее сюда! Позовите доктора кто-нибудь!..
И все повторилось. Всеобщий переполох, взволнованные возгласы, топот ног и жалобный скрежет каталки, разнесшийся по коридору. В те безумные минуты, пока ее поднимали на лифте, везли в операционную и делали необходимые процедуры, Катерина не сводила потрясенного взгляда с акушерки, так и не вынувшей руки из ее чрева. Ее лицо, бледное, сосредоточенно-хмурое, было последним, что Катя запомнила прежде, чем провалиться в тяжелый наркозный сон.
***
— Может, в суматохе их просто перепутали? — прошептала Катя и с надеждой взглянула на Юрия. Будто он мог знать как, по какой причине, в какой момент одна девочка оказалась на месте другой. Будто мог повернуть вспять время, что давно стерло все следы, скрыло улики, растеряв их в длинной веренице прошедших дней. — Нас оперировали почти одновременно. Детей сразу отправили в детскую реанимацию, нас после операции — во взрослую. Пока мы с Натальей были без сознания, могло случиться что угодно, понимаешь?
Но Юра будто и не слышал ее вопросов. Уставившись невидящим взглядом куда-то в пространство, он медленно прошептал:
— Она всегда боялась смерти. Видимо, чувствовала, что рано уйдет. — И, судорожно вздохнув, вдруг уткнулся лицом в ладони. Но тут же, задев разбитый нос, вздрогнул от боли, резко вскинулся, заговорил быстро, отрывисто, с шумом втягивая воздух распухшими ноздрями. — Может, поэтому и не любила оставаться одна. Да что там не любила — она боялась быть одна. Не выносила просто. Совсем. А Серега уехал на три месяца, оставил ее... вот она и… — Юрин голос задрожал, — ну, от одиночества, от тоски...
Опустив голову и обхватив затылок ладонями, он замолчал.
Катя не отвечала. Прошлое вновь вставало перед ее глазами отчетливой яркой картиной. Теперь, по прошествие лет, на этой картине стал виден каждый мазок, каждый штрих, каждая деталь. Надо было лишь отступить на несколько шагов, успокоиться и внимательней присмотреться.
Вот она — Катерина — обезумевшая от ревности, ждет своего Юру у окна, до боли в глазах всматриваясь в ночную темноту двора. Вот Юрий, давно и безнадежно влюбленный, забывает обо всем на свете в объятиях Натальи. А вот сама Наталья, терзаемая одиночеством и смутными страхами, в минуту слабости и смятения совершает ужаснейшую из всех своих ошибок. И больше ничего на этой картине нет. Нет ни ревности, ни боли. Ни страдания, ни слез. На ней лишь проза жизни. Всего лишь события прошлого. Только старый холст, который можно скатать и навсегда оставить на пыльном чердаке памяти.
А Юра плакал. Вздрагивал всем телом, сдерживая рыдания, глухо всхлипывал. Катя вдруг осознала — его не отпустило. Ему все еще больно. Все еще мучают Юру воспоминания и ошибки прошлого. Все еще ноет его сердце от невысказанных слов, от любви терпкой и горькой, как степная полынь. А тоска, будто тяжелая болезнь, по-прежнему терзает его измотанную душу.
Катя положила ладонь на его побелевшие от напряжения, сцепленные на затылке пальцы, зашептала ласково, успокаивающе: