— Насчет Культурного центра… — торопливо начала она. — Ты не обязан давать мне эти пять миллионов долларов. Я хочу сказать, теперь, когда я знаю, для чего тебе нужны деньги…
— Между прочим, ты их еще и не заработала, — холодно напомнил Джереми.
Вздох облегчения вырвался из ее груди — она снова обрела твердую почву под ногами. Мейбел пообещала себе в следующий раз быть осторожнее со словами.
— Я знаю. Мы недалеко ушли от того, с чего начали. Сегодня Лорин так смотрела на нас…
— Ну и кто виноват? Ты отпрыгиваешь от меня всякий раз, когда я до тебя дотрагиваюсь.
— Если бы ты оставил в покое мои чувствительные точки и перестал пугать меня…
— А знаешь, нам надо над этим поработать.
— И что же конкретно ты имеешь в виду? ворчливо спросила Мейбел.
— Практику, моя сладенькая. Практику.
Джереми отложил гаечный ключ и вытер полотенцем руки.
— Возьмем, к примеру, самое обыкновенное объятие. Известно много способов обниматься. Мимолетное объятие. Вот так. — Джереми обнял ее за плечи. — Далее: дружеское объятие. Наклоняемся, кладем руки друг другу на плечи, но между нашими телами остается большой зазор иначе говоря, свободное пространство. — Он продемонстрировал, как это выглядит. — И, наконец, полное, настоящее объятие. — Джереми притянул Мейбел к себе. — Оно известно также под названием любовное объятие.
Дыхание Мейбел сбилось, стало быстрым и частым. Потом она просто задохнулась, потому что в легких не осталось воздуха, а Джереми прижимал ее к себе так крепко, что она не могла вздохнуть.
— Вот так-то лучше, — прошептал Джереми в ее полураскрытые губы. — На этот раз ты даже не вздрогнула.
Его губы были рядом, но не касались ее губ, и все же от их мягкого жара все тело Мейбел словно оплыло, превратилось в бесформенную массу, стало неуправляемым. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть.
— Лучше, чем я рассчитывал.
Джереми нежно коснулся ее губ своими губами. Он словно чувствовал: чуть больше настойчивости, чувственного пыла, и Мейбел снова застынет или отпрянет от него. Он притронулся к ее губам осторожно, как ребенок, впервые пробующий конфету и желающий подольше растянуть удовольствие.
Но оказалось, что Мейбел хотела большего. И собиралась сказать Джереми об этом, вот только голосовые связки подвели. И все же он понял ее, потому что следующий его поцелуй был совсем другим: настойчивым, требовательным, горячим — таким, какого жаждала Мейбел.
Ее голова кружилась. В ушах звенело от недостатка кислорода. Звенело громко, назойливо.
— Пиццу принесли, — сказал Джереми.
Мне наплевать на все пиццы в мире! — хотелось сказать Мейбел, но чувство самосохранения, пробившееся сквозь препоны бушующих в ней страстей, остановило ее.
— Я открою, — сказала она севшим вдруг голосом и на миг прислонилась к дверному косяку, чтобы унять головокружение.
Наличных денег в сумочке оказалось мало, и Мейбел пришлось вернуться в кухню.
Тихонько насвистывая, Джереми орудовал ключом.
— Нет пиццы? — спросил он, подняв на Мейбел глаза.
— Нет денег.
Он достал из кармана брюк кошелек.
— Ну вот, выманив у меня путем шантажа несколько миллионов, ты не в состоянии купить мне пиццу. Так же, как и оплатить слесарную работу. Удивительно неблагодарная особа.
У Джереми был низкий, звучный голос, полный хорошего добродушного юмора. Он похож на растопленный мед, подумала Мейбел. Джереми вытащил купюру, поднес ее к губам, сделал вид, что поцеловал на прощание, и протянул Мейбел.
И в этот момент она поняла: самой большой ошибкой ее жизни было не замужество. И не развод.
Самым ужасным было то, что она не извлекла из всего случившегося никакого урока, и поэтому, когда Джереми появился снова, она повторяет те же самые ошибки. Глупая, она думала, что после всех перенесенных страданий у нее выработался иммунитет против этого мужчины, но она недооценила силу его обаяния, его острую сексуальную притягательность, которой ей никогда не удавалось противостоять.
И влюбилась в него сильнее, чем пять лет назад.
Нужно скорее бежать, бежать прежде, чем он увидит то, что, без сомнения, отражается сейчас на ее лице.
Мейбел выхватила деньги и поспешила к двери. Самое ужасное, мелькали в ее голове лихорадочные мысли, что ничего не изменилось. Джереми всегда мог зацеловать меня до потери чувств, мог заставить смеяться и забыть все ссоры — на время. Но, как и пять лет назад, этого было мало, чтобы выдержать трудности замужней жизни. Этого мало и сейчас. Однако даже это знание не стало оружием в моих руках. Я не могу противиться своему желанию. У меня не хватает сил сопротивляться тому голоду, который терзает мое тело.