— Но ведь это нетрудно, — говорила ей Бет, немного смущенная, но очень довольная своим новым положением в Лагунита-Холле: ее полюбили за то, что она делала хорошо и с удовольствием.
— Многие этого не умеют, Бет, а ведь мы даже не знали, что ты играешь.
— Но это сущие пустяки, просто развлечение. По-настоящему я играю и очень люблю классическую музыку. Но для этого нужно ежедневно часами упражняться. У меня просто нет времени.
Требования слушателей тем временем возрастали.
— Ты знаешь «Зажги мой огонь», Бет? — спросил кто-то однажды.
Бет неуверенно повторила название и покачала головой.
— Это группа «Дорз», Бет, — пояснила Меган со значением, но, спохватившись, добавила: — Бет пока не очень разбирается в рок-музыке.
— Если бы я услышала, то могла бы подобрать, — предложила Бет.
После этого разговора она согласилась выучивать по записям по три новые песни в неделю. Из огромного списка Меган сама отобрала наиболее популярные вещи. К концу осени Бет уже играла отдельные песни из репертуара «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Дорз» и других групп. Это радовало всех и прежде всего саму пианистку.
Стефан все больше уважал Бет. За ее быстрый ум, за обдуманные, взвешенные суждения, за ее человеческие качества. Уважал он и ее сексуальные принципы, как бы они ни усложняли их жизнь.
Кэрри придерживалась своей «разумной» диеты и даже потеряла еще несколько фунтов. Стефан утверждал, что она слишком худа, но Бет и Меган считали, что все в полном ажуре.
Никто не замечал, что Кэрри переменилась внутренне. Это произошло в вечер премьеры. Об этой глубокой перемене знала она одна. И никому об этом не говорила. Однако Кэрри недооценила Майкла…
Майкл Дженкинс небрежно оперся о край большого дубового письменного стола и посматривал на своих студентов. Курс современного английского языка был обязателен для всех в Стэнфорде. Студенты попадались разные: талантливые энтузиасты, скучные зануды, спесивые неучи, упивавшиеся собственным многословием болтуны… Но в этом году — втором году его работы в Стэнфорде — Майклу повезло заполучить по-настоящему талантливую студентку.
Он посмотрел на пачку листков на столе — последняя работа студентов. Он читал и перечитывал эссе, которое лежало на самом верху. Это было глубоко личное сочинение об одиночестве, утраченных иллюзиях и душевной боли, эмоциональное, но отнюдь не слезливое, грустное, но в высшей степени оптимистичное и полное надежд. Проникнутое тонким, деликатным юмором.
Когда студенты забирали свои работы, Майкл взял из пачки сочинение Кэрри. Увидев ее, поманил к себе и заметил, как ее обычно спокойное лицо мгновенно сделалось встревоженным. На секунду он пожалел о своем намерении с ней поговорить.
Майкл поощрял студентов писать о себе, о своих впечатлениях о колледже, отношении к новым философским концепциям, идеологиям, общественным течениям. Большинство же предпочитало такие темы, как Вьетнам, целомудрие, марихуана, рок-музыка, экзистенциализм; писали также о политических и общественных деятелях. А Кэрри писала о жизни, о любви, об ожиданиях, разочаровании и утрате иллюзий. Вместо констатации фактов, чем ограничивались другие студенты, Кэрри рассказывала о своей душевной борьбе, о конфликтах с самой собой. Ее сочинения были очень личными, эмоциональными, порой счастливыми, иногда тревожными, но всегда яркими и самобытными.
Два месяца Майкл молча следил за ее переживаниями. Он проводил целые часы, делая осторожные замечания на страницах ее сочинений, Порой критические, порой восторженные, и каждый раз просил о свидании. Однако она не соглашалась, а уже был близок День благодарения и, следовательно, окончание семестра. Майкл предоставлял ей все возможности проявить инициативу, но так как Кэрри не откликалась, решил взять ее в свои руки.
Когда Кэрри увидела у Майкла свое последнее эссе, она всполошилась. Ей захотелось отобрать у него свое сочинение. Как глупо было писать об этом! Но ведь Майкл постоянно им твердил о честности…
Она написала о том роковом вечере — вечере премьеры, большого успеха Меган и в то же время последнем вечере существования прежней, доверчивой, наивной и жизнерадостной Кэрри. Этот краткий миг стал поворотным в ее жизни. Тогда она узнала, что такое зависть и злоба, предательство и ненависть. Она ненавидела их весь вечер: Стефана и Бет — за их высокомерную чопорность, Меган — за ненасытное честолюбие и даже Джейка — за то, что он спал с Меган. Кэрри ненавидела их и за то, что они вызвали в ней ненависть — чувство, которое она испытала впервые в жизни.
Вспышка миновала, отчасти вылившись в слова, которые Кэрри в ярости написала на тех страницах, что держал сейчас Майкл. Наутро гнев и ненависть угасли, оставив после себя глубокую печаль. Никто не заметил перемены в Кэрри, но за ночь она повзрослела.
Теперь она осознала, что поступила так ради того, чтобы бросить вызов Майклу Дженкинсу, который настойчиво побуждал своих студентов писать искренне. Она сполна выдала ему то, чего он хотел, и вот теперь ей придется вновь пережить последствия шока, испытанного в тот незабываемый вечер.
— Простите. — Она улыбнулась и протянула руку за листками. — Я хотела бы взять свою работу.
Но это оказалось нелегко. Майкл крепко сжимал листки.
— Кэролайн.
— Кэрри, — немедленно поправила она; только Джейк и школьная преподавательница английского языка называли ее Кэролайн.
— Хорошо, Кэрри, — со вздохом согласился Майкл, чувствуя, что ей хочется от него удрать. — Могу я пригласить вас на чашку кофе? Вы сейчас свободны?
Он застал Кэрри врасплох. Она не привыкла отказывать мужчинам и находить отговорки. Меган и Бет ее предупреждали, что следует выработать для таких случаев особую тактику, чтобы избегать нежелательных ситуаций. Ей не хотелось пить кофе с Майклом Дженкинсом. Но она была свободна и призналась в этом.
Майкл нашел столик на двоих в дальнем углу студенческого кафе. Кэрри прихлебывала чай и поедала глазами свое эссе, которое преподаватель, сложив трубочкой, сунул в карман вельветового пиджака. Он пил черный кофе и жевал кусок лимонного торта с безе.
— Вы будете что-нибудь? — спросил он у Кэрри, когда они только еще пробирались между столиками. — Уже не сидите на строгой диете?
— Просто поразительно, что вы узнали о моей диете!
Первые недели занятий весь поток слушал лекции в большой аудитории. К тому времени как она попала в группу Майкла Дженкинса, Кэрри успела потерять двадцать пять фунтов и была, даже по собственным придирчивым критериям, вполне стройной.
— О да, я ведь вас видел во время Недели знакомства на барбекю, — объяснил Майкл, расплатившись с кассиром и проталкиваясь вместе с Кэрри в конец зала.
— Вот как! — Кэрри ответила не сразу, смущенная тем, что он тогда, разумеется, счел ее унылой, блеклой, толстой девицей. Ну и пусть, она терпеть не могла, чтобы ее жалели, а уж Майкл в особенности. — Видели, так сказать, более полную версию.
— Другую версию. Иная обложка, но книжка та же самая.
— В каком смысле?
— В том смысле, что я запомнил не вашу внешность. — Он хотел добавить, что и выглядела она неплохо, но решил избежать откровенной лести. — А то, как вы себя вели. Вы были где-то между участником развлечения и сторонним наблюдателем. И вас такое положение как будто вполне устраивало: не в одиночестве, не в стороне. Но в отличие от прочих вы не пыжились, не старались изо всех сил что-то кому-то доказать.
— Не помню, чтобы я чувствовала себя особенно уютно, — пробормотала Кэрри.
— А может, неуютно?
Майкл улыбнулся. Ему не удавалось вызвать Кэрри на непринужденный разговор. Он решил как можно медленнее поглощать свой торт: хорошее воспитание не позволит девушке покинуть соседа по столу, пока он не доел, а Кэрри была явно хорошо воспитана.
— Нет. — Она улыбнулась и пожала плечами. — Неуютно я себя тоже не чувствовала.
Они немного помолчали, прежде чем собрались с духом заговорить вновь. Майкл немного опередил девушку.