Всего несколько секунд молчания, казалось бы, тянулись целую вечность, а затем, хозяин притона, всё же, скомандовал гаморреанцам приволочь сюда Тано, причём, приволочь в буквальном смысле этого слова. Ведь, хоть тогрута за время прибытия её спасителя в притон и успела прийти в себя, идти на собственных ногах ей удавалось с огромным трудом.
Миновало ещё несколько длительных, как сама бесконечность минут, прежде, чем «свинорылые» охранники внесли в зал грязную, всю заляпанную песком и кровью, израненную Асоку. Энакину не сразу удалось её разглядеть и в полной мере осознать, что было с его самой любимой на свете, самой родной ученицей. Гамореанцы тащили ту как-то так, будто пытаясь спрятать от него. Но когда охранники, вновь, поравнялись с «царским ложем» Хатта, и церемониально вручили тому цепь, грубо, небрежно, неуважительно бросив Тано на пол, словно какой-то мусор, перед глазами Энакина предстала такая картина, что он едва не потерял сознание от ужаса.
Бедная, несчастная, вся грязная и искалеченная тогрута, словно сломанная кукла, жалко и беспомощно рухнула наземь, с огромным трудом вообще удерживая себя в сознании. Её одежда, тот проститутско-рабский наряд, который в принципе было трудно назвать нормальной одеждой в приличном обществе, была разорвана и сплошь заляпана кровью, какой-то грязью, песком. Её тонкая, нежная оранжевая шея, словно шея какого-то последнего-рас последнего животного была аж до синяков сдавлена грубым, совершенно неуместным и не достойным свободного гуманоида ошейником с цепью, который в данный момент приравнивал положение любимой девушки Энакина к положению некого домашнего питомца, ничтожества, отброса. Её кожа, вся её гладкая, шелковистая кожа сейчас походила на одну большую кровавую рану, ибо огромные, продолговатые «ссадины» от каждого малейшего движения хрупкого, изящного, тонкого тела Тано, вновь, «лопались» обливаясь, казалось, нескончаемыми струйками багряной жидкости. Её руки и ноги, её дрожащие от страха тощие руки и ноги, были в шоке и ужасе прижаты как можно ближе к телу рабыни, как будто в неком невольном желании защититься от чего-то страшного и ужасающего. А её лицо…
Когда жалко и униженно, собирая последние силы, что только были у тогруты, юная наркоманка по велению грубого рывка Хатта, повторно требующего от Энакина непомерную сумму долга, за цепь, попыталась приподняться на руках на четвереньки и взглянуть на бывшего мастера, Скайуокер, наконец-то увидел её лицо… И это было самое страшное на свете, что он только мог себе представить. Её глаза, её полные ужаса и мольбы о спасении глаза, распухли от слёз страдания и неимоверной боли. Её избитое лицо было похоже на один сплошной синяк, и по нему трудно было что-то понять, но Скайуокер чувствовал, сквозь духовную и Силовую связь ощущал, что оно выражало лишь гримасу неподдельных мук. А огромный толстый шрам, проходящий через переносицу, нет, ещё совсем свежая глубокая рана, от излишнего движения вновь засочилась алой жидкостью, безжалостно, обильно заливая кровью изуродованное навсегда лицо. Безжалостно обливая кровью едва не остановившееся от всего увиденного, дрогнувшее сердце Энакина.
Узреть Асоку такой было страшнее самой ужасной пытки в мире, страшнее чем тысяча игл, одновременно вонзившихся в тело джедая, страшнее, чем заживо гореть в лаве Мустафара, и даже страшнее самой смерти. После потери матери, после ухода из его жизни Шми, больше всего на свете Скайуокер боялся, что однажды что-то подобное приключится с кем-то ещё, с кем-то не менее дорогим для него, чем она. Казалось, тогда, когда он держал на руках израненную маму в пустынном поселении тускенов, не было ничего мучительнее, чем смотреть на её страдания, и после смерти Шми Энакин неустанно продолжал молить Силу о том, чтобы никогда в жизни, больше никогда-никогда в этой жизни, ему вновь не пришлось пережить подобного. Нет, скорее, не ему, а его близким и безгранично любимым людям. Каждый день после гибели матери, Скайуокер подсознательно фанатично боялся опять увидеть такое, узреть Падме, Асоку, Оби-Вана, в подобном кошмарном состоянии по вине Энакина, по его недосмотру. И тогда, когда Скайуокер почти смирился с мыслью, что такого, возможно, никогда больше и не будет, Сила вновь сыграла с ним злую шутку. Сила, которая будто хотела, требовала, заставляла джедая выйти за грань дозволенного. Сила, которая раз за разом заставляла его всё больше и больше падать во тьму предаваясь самым низменным чувствам: гневу, ярости, ненависти. Сила, которая, благодаря неимоверным страданиям жалкой, беспомощной, хрупкой и беззащитной Асоки в руках этих уродов, сейчас чрезмерно питала генерала.
Грань реальности и грань разрешённого джедаю в один момент стёрлись из сознания Энакина, лишь только он взглянул в молящие о спасении глаза тогруты, лишь только он увидел её боль, её страдания, её муки, её искалеченное тело и её полуживое состояние. И больше для Скайуокера не существовало никаких преград, никаких запретов и никакой силы во вселенной, которая смогла бы остановить его мстительную, его разрушительную, горящую в душе чёрным, а в глазах жёлтым пламенем ярость. И генерал знал, что ничто уже не спасёт от расплаты этих поганых наркоторговцев, посмевших сотворить с любовью всей жизни Энакина такое, и никто уже не уйдёт отсюда живым, просто не успеет и не сможет.
Питаемая непомерной бурей эмоций тёмная сторона Силы в одну долю секунды полностью захватила власть над разумом джедая и абсолютно поглотила его. Яркое лезвие «карающего» светового клинка громко резануло воздух от мгновенной активации «самого прыгнувшего» в пальцы Энакина оружия. И «кровь полилась рекой», литры крови этих грязных, алчных, отвратительных мучителей-убийц, ломающих чужие жизни ради наживы, в замен за каждую бесценную рубиновую каплю крови Асоки. Больше никогда и никому, они не смогут причинить вреда. Энакин, раз и на всегда прикроет этот мерзкий притон, прикроет самым жестоким, самым зверским и самым садистским способом.
Острейшее синее лезвие безжалостно кромсало и рубило всех, кто попадался Скайуокеру на пути, сейчас он больше не был джедаем он был неконтролируемой, неуправляемой, всё уничтожающей силой, силой тьмы, при встрече с которой люди и гуманоиды падали за мертво, молили о пощаде у его ног и умирали в сильнейших муках. Много боли, много ненависти, много страданий и много смерти. Генерал не щадил никого, ни тех, кто отважно пытался сражаться с ним, ни тех, кто трусливо пробовал сбежать, спасая собственную шкуру. Сейчас он был силой «высшего правосудия», силой, которая «очистит» этот мир от наркотического зла. И трупы один за одним устилали путь Энакина к «великой» цели, становились ступенями на дороге к «справедливому отмщению» за всех тех, кто пал по вине наркоторговцев этого притона, подобно Асоке, а может, даже и больше, за каждую кристальную слезинку, пролитую его «великой любовью». А их крики боли и страдания лишь упоительной, сладостной, невероятно приятной мелодией ласкали его слух. Ради Асоки и за Асоку, Скайуокер готов был мстить бесконечно.
Прошло много времени, и ушло в Силу множество жалких «жизней» самых низменных людей и гуманоидов этой планеты, прежде, чем Энакин осознал, что натворил. С огромным усилием воли он, вновь, смог подавить в себе тёмную сторону, как тогда, в тот раз на Татуине, и почти вернулся к прежнему обыденному и нормальному состоянию, но ему не было жалко… Не было жалко никого из этих притонных мразей и тварей, посмевших посягнуть на неприкосновенное, на его «светлую и чистую любовь», на его девочку, девушку, женщину, на его избранницу всей жизни. Скайуокер понимал, что поступил как подонок, мерзавец, абсолютный сумасшедший маньяк, вообще без каких-либо норм и рамок человечности, но ему было всё равно. Он нёс «великое справедливое отмщение», он «спас» тысячи и тысячи жизней таких вот как Асока невинных жертв наркомании, и он совершенно ни о чём не сожалел. Да, пусть он совершил сегодня грех, множество, бессчётное количество страшнейших грехов, пусть его никогда и ни за что не простит ни общество, ни орден, ни Сила – наплевать, на всё было уже наплевать, главное, чтобы Сила смогла даровать своё прощение ей. И только лишь мысли о ней заставили его вернуться в реальность.
Безразлично по отношению к убитым переступая сквозь трупы отвратных наркоторговцев, работорговцев и их жалких шестёрок, Энакин быстро подошёл к Асоке. Сейчас его не волновало ни что в мире, кроме неё. Только она занимала все его чувства, эмоции и мысли, и только ей в данный момент требовалась его безграничная «целительная» любовь. Едва ли не со слезами взяв на руки всю израненную, изуродованную, измученную и, слабо улыбнувшись, ощутив себя в безопасности в его объятьях, тут же опять потерявшую сознание Тано, Скайуокер, крепко прижал её к себе, настолько крепко, чтобы одновременно и не уронить самое дорогое, что было у него в жизни, и не причинять ей же ещё больше вреда. А затем, с отвращением отбрасывая в сторону останки убитых врагов носкими сапог, бережно понёс юную наркоманку, несчастную жертву, его едва не погибшую любовь домой. Сейчас она, как никогда, нуждалась в его защите, помощи и заботе. И Энакин защитит, спасёт её, во что бы то ни стало, любой ценой, даже если для этого ему придётся «погубить» себя самого – такой была и всегда будет, настоящая искренняя и самоотверженная любовь.