- Ты хоть понимаешь, что он чуть не умер из-за тебя? – резкий и крайне грубый вопрос, зло ткнувшего в сторону палаты реанимации пальцем Кеноби, эхом отдался в монтралах Тано, слишком больно кольнув её сердце и душу.
Несчастная наркоманка аж вздрогнула на месте от такого обращения, ещё больше сжавшись в побитый, беспомощный комок и виновато опуская глаза, в то время как Оби-Ван, активно жестикулируя кистями, даже и не думал останавливаться на сказанном:
- Энакин разрушил всю свою жизнь из-за тебя. Бросил всё, провалил почти все задания, развёлся с Падме. В конце концов, принял наркотики и сам чуть не умер. Неизвестно даже позволят ли ему теперь остаться в ордене, если он вообще выживет! – Кеноби особо отчётливо подчеркнул интонацией последнее предложение и, на секунду сделав резкую паузу для усиления смысла произнесённого, тут же продолжил, - А ты до сих пор творишь такое! Хочешь убивать себя наркотиками - убивай, но знай, вместе с собой ты убиваешь и тех, кто тебя любит! То, что случилось с Энакином - это твоя вина! Только твоя!
Оби-Ван замолчал и, хотя, говорил он, практически, не повышая тона, слова Кеноби режущим звоном отдавались в голове Тано, жестоко пронзая её сознание простой истиной и мучительно, болезненно отрезвляя наркоманку. До сегодняшнего дня, до сего момента, тогрута наивно думала, что наркотики губят только её жизнь, с которой она, действительно, могла делать, что хотела, абсолютно не причиняя вреда больше никому вокруг. Девушка ложно полагала, что другим, по сути, было всё равно, качается она или нет, они даже не задумывались об этом, не обращали внимания, просто отворачивались от Асоки и забывали, как это сделал Пло Кун, и все другие, кого Тано когда-то знала и любила. Но Энакин…
Пожалуй, впервые в жизни тогрута действительно задумалась, сколько всего Энакин прошёл из-за неё, сколько всего ему довелось выстрадать, испытать, пережить, сколько боли на самом деле причинила своему бывшему учителю ученица, нет, не просто учителю – единственному самому дорогому и близкому человеку на свете. Почему-то именно сейчас в памяти Асоки стали мелькать разнообразные образы, обрывки тех позорных воспоминаний, которые ей противно и стыдно было воскрешать в своём сознании. Вот, Скайуокер забирал её из полицейского участка, всю грязную потрёпанную избитую, унижаясь перед этим продажным «мусором», как только мог. Вот, вытаскивал из какого-то очередного захудалого клуба, а она орала на всю улицу как истеричка разнообразные мерзости, донельзя позоря его. Вот, она разбила голову собственными руками, собственному учителю дабы только сбежать за очередной дозой. Вот, чуть не убила Падме, вот, попала в притон в качестве последней-распоследней шлюхи и додерзилась Хатту до того, что её до полусмерти избили работорговцы, и Энакину, преступая все законы ордена, галактики и даже совести, пришлось рубить каждого из этих ублюдков на куски, лишь бы спасти её. А тот случай, когда Скайуокер действительно спасал её от смерти из-за передозировки в подворотне? Асока тогда не видела, не помнила и не чувствовала ничего. Зато сейчас, сейчас она в тысячекратной мере осознала, что ощущал, что переживал и испытывал в тот день Энакин, видя, как близкий человек умирает у него на руках, пытаясь спасти и не имея никакой, абсолютно никакой возможности хоть что-то предпринять. Теперь Тано знала это всё. Она переживала и ощущала на собственной шкуре всё это сейчас, в данную минуту, в данную секунду. Вот только Скайуокер не был виноват в том, что с ней тогда произошло, он вообще никогда не был виноват в том, что происходило с бывшей ученицей, когда бы то ни было. Как правильно сказал Оби-Ван – «Это была только её вина». А Асока, Асока действительно была виновата во всём том, что случилось сейчас с Энакином. И это непомерным грузом давило на её хрупкие плечи, сжигало её грешную душу дотла, и с головой поглощало волнами нарастающего ужаса. В тот день, когда Тано впервые осознала, что любила Скайуокера, она больше всего на свете боялась, что потеряет его. Но в тот день она даже и представить себе не могла, что однажды сможет потерять его по своей собственной вине, убить любовь всей её жизни, своими собственными руками.
Под волей всей этой хаотичной бури мыслей, чувств, воспоминаний, эмоций, Асока ещё раз, в последний раз, взглянула через стекло на мирно «спящего» Энакина. Вот только он не выглядел спящим, скорее полуживым, а может, и вовсе… У Тано не хватило ни моральных, ни физических сил произнести в своём сознании это единственное, самое страшное слово, - «мёртвым»! И из её глаз ручьями хлынули горькие слёзы, слёзы слишком позднего раскаяния, сожаления, жалости и отчаяния!
Не произнося больше ни слова, ничего, совершенно ничего не отвечая на всю справедливую грубость Оби-Вана, тогрута резко сорвалась с места и, задыхаясь от собственных всхлипываний, понеслась в палату к Скайуокеру, чтобы, хотя бы, в последние минуты жизни бывшего учителя быть рядом с ним… Без наркотиков! Только с ним одним! И лишь сейчас заядлая наркоманка осознала, действительно трезво и отчётливо осознала всё, что она натворила. Ведь это действительно была «Только её вина!».
========== Глава 12. Клятва, Часть 2 ==========
Асока миновала расстояние между смотровым стеклом и дверью палаты реанимации просто молниеносно, к счастью, никого не было поблизости, чтобы запретить ей войти внутрь. Но, как только Тано преодолела последнюю преграду, что разделяла сейчас её и её любимого, уверенности у тогруты явно поубавилось. С глухим щелчком, отдавшимся где-то словно совсем далеко в её помутнённом сознании, юная наркоманка закрыла за собой дверь. И это действие будто моментально отделило всю ту смелость и решительность, которые были у Асоки мгновениями ранее.
Медленно и осторожно ступая вперёд трясущимися ногами, Тано делала каждый шаг, будто последний, словно боясь, что любое её движение, любой вздох мог как-то повлиять на состояние «спящего» Скайуокера. Конечно, умом тогрута понимала, что это совершенно ничего не изменит, хотя ей было не столь страшно совершить некую ошибку сейчас, сколь страшно видеть вблизи, буквально на расстоянии вытянутой руки, все те ошибки, что она уже совершила. Созерцать своего бывшего учителя в полуживом состоянии, практически лицом к лицу, было отнюдь не то же самое, что наблюдать за ним через смотровое стекло. Вблизи всё казалось ещё страшнее и непоправимее, а жизнь Энакина, вернее, хоть какие-то шансы на его выживание - очень маловероятными и абсолютно призрачно-хрупкими. И Тано настолько сконцентрировала своё внимание на нём, что даже на некое время перестала плакать, уже совершенно не чувствуя, как последнее слёзы медленно катятся по её щекам.
Подойдя совсем близко, девушка остановилась, замерла, как в копанная, у больничной койки, не понимая и не зная, что она должна была делать дальше. Скайуокер абсолютно умиротворённо, неподвижно возлегал на широкой белоснежной «кровати» прямо перед Асокой, словно на похоронах в роскошном джедайском гробу, будто не временно погружённый в бессознательное состояние, а навсегда уснувший вечным беспробудным сном. С ужасом взглянув на его не выражающее совсем никаких эмоций лицо, едва вздымающуюся от слишком затруднительного процесса дыхания грудь и безвольно сложенные поверх больничной простыни руки, Тано на мгновение представила себе самое ужасное… В её голове мелькнула невероятно страшная картина похорон возлюбленного, вместе с осознанием того, что больше тогрута уже никогда не сможет увидеть своего единственного избранника по эту сторону Силы, и всё это было была лишь её вина.
От резкого, почти болезненного, холодка ужаса, пробежавшего по телу юной наркоманки, девушка невольно вздрогнула и быстро, но нежно, ухватилась за руку Энакина, ту, что была настоящей, будто таким образом Асока могла спасти его от неминуемой гибели, удержать подле себя, так и не дав переступить границу иного пространства вселенной. Крепко сжимая безвольную неподвижную кисть в своих тощих ладонях, Тано сделала ещё один едва заметный шаг навстречу Скайуокеру, а затем, мягко, сопровождая это действие хаотичными гладящими движениями тонких пальцев, прижала её к себе, словно та была самым бесценным сокровищем в мире, словно дороже бывшего учителя для тогруты во всей галактике не существовало ничего вообще. Впрочем, так оно и было.