И я лихорадочно соображаю, что делать дальше – куда бежать? Где прятаться, – а совсем рядом тяжёлые шаги, и огромные чёрные ботинки в опасной близости от меня.
– Что это вы делаете, Мария Степановна?
Глава 15
Маша.
Чёрт, попалась.
Медленно поднимаю глаза, прохожусь взглядом по крепким ногам, широким плечам, обтянутым тёмно-серой футболкой, и натыкаюсь на колючий взгляд почти чёрных глаз. Они не такие, как у Клима – в них не прячется боль. Зато до такой степени непроницаемы, что становится не по себе. Не мужик, а статуя.
И это именно тот мужик, который привёз меня сюда! Точно он.
Очередная деталька с обожжёнными краями в том пазле, который никак не хочет складывать мой мозг.
– Гуляете, Мария Степановна?
Он подчёркнуто вежлив, но жёсткий рот сжат в тонкую линию, а на лбу заметны две глубокие морщины. Ему лет сорок-сорок пять, и он явно не даст мне отсюда уйти.
Я хорошо знаю эту породу – у отца таких раньше было много. Верные псы, готовые рвать зубами, стоит хозяину повести бровью.
Только вот… кому служит этот мрачный мужик? И когда я узнаю ответ, очень многое станет на свои места.
– Нельзя гулять, да? – передёргиваю плечами и поднимаюсь на ноги, а мужчина стоит, сложив руки на груди, и рассматривает меня так, будто бы я, по меньшей мере, навозный жук.
Я ниже его больше чем на голову, а ширину его плеч легко можно меня завернуть, как в подарочную упаковку. И от этих людей я хочу сбежать?
Слабоумие и отвага, похоже, главный девиз моей резко изменившейся жизни.
– Когда Клим скажет, что вам можно гулять, тогда и будете.
Ответ выводит меня из себя. Надо же, распоряжений ждут, чтобы позволить человеку свежего воздуха глотнуть. И да, всё-таки Клим – он его хозяин.
– Я не собственность Клима, чтобы он имел право распоряжаться мной, – фыркаю, а на губах мужчины вырисовывается что-то подобное улыбке. Такой, снисходительной.
Так улыбаются, когда неразумные дети заявляют, что они уже взрослые. Забавно, не более, но считаться с их мнением и правами никто не собирается.
Снова раздаётся выстрел, грохот и маты. Я не знаю, что мне делать. Сбежать не получится, но и стоять просто так, когда в самом разгаре мой личный Армагеддон, невыносимо. И я срываюсь с места, бегу, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Пусть хоть убивают, покорно ждать своей участи для меня немыслимо.
Пусть меня застрелят при попытке к бегству, пусть вздёрнут на дыбе, наденут испанский сапожок, сожгут – я ничего не боюсь. Но не буду сгибаться до земли, подставляя спину плетям.
Я бегу куда-то, но дыхание перекрывает, в глазах темнеет от нехватки кислорода в горящих огнём лёгких. За мной никто не гонится, словно знают и так: мои попытки удрать – бесполезная трата времени. И пусть, мне наплевать, что там кто-то думает.
Если бы я боялась чужого мнения, точно бы прожила жизнь иначе.
Прислоняюсь спиной к кирпичной стене какого-то строения, а вокруг звенящая тишина. Будто бы попала в вакуум, но зато больше не слышатся выстрелы. То ли стрелок выдохся, то ли патроны закончились. Лишь мерное гудение голосов где-то рядом и отголоски затухающих споров. Перевожу дух, выглядываю из-за угла, чтобы понять, что делать дальше, и громко икаю.
Там, в окружении трёх рослых мужиков стоит ко мне спиной Клим. Нет-нет… что это, как это? Протираю глаза, надеясь, что всё, увиденное краем глаза, – лишь плод воспалённого воображения, сон.
А Клим поворачивается ко мне, будто почуяв, что я рядом, бросает на землю ружьё и просто смотрит, не сводя глаз.
А я… я смотрю на его голый торс, на шрамы и рубцы, и пытаюсь понять, в какую параллельную реальность попала.
Глава 16
Клим.
Бабочка рядом.
Я вдруг чувствую её взгляд на себе: он ползёт по спине, замирает между лопаток, «щупает» кожу миллиметр за миллиметром. Кажется, меня снова касаются раскалённые прутья и тлеющие окурки, а в ушах звенит мерзкий хохот. Больно.
Ещё не вижу её, но зелёные глазищи уже умудрились прожечь в моей порядком треснувшей броне дыру, и сейчас расплавленный свинец капает на землю, застывает у моих ног бесформенными лужами.
Как зверь, щетинюсь, готовый рвануть вперёд, лишь бы не чувствовать всего этого. Но что делать с памятью? Её не выгрызть из себя, не вырвать.
Медленно поворачиваюсь, надевая на лицо непроницаемую маску. Бабочка смотрит на меня, а глаза круглые-круглые, как два блюдца. Бросаю на землю бесполезное ружьё – больше стрелять мне не хочется, да и патронов нет, – и будто бы проваливаюсь в мутное болото.