Сглотнув, Виктор перевернулся на другой бок - лишь бы не видеть темного пятна на потолке - и протянул руку к прикроватной тумбочке. На ней высилась украшенная пригарками тарелка с кексами. Свежими, пышными кексиками. Виктор Баррик любил кексы. Мягкое тесто, отзвук какао, горечь гашеной соды и кислинка лимончика - и все это за один закус. Мамочка кормила Виктора всякой всячиной, обязательно одобренной Викки, но кексики так и не возмужавший, но уже постаревший мальчик обожал более всего. Поэтому можно представить себе то мгновение блаженства Виктора, когда впотьмах его пальчики дотянулись до желанного кусочка запеченного шоколадного теста, еще теплого. Отправив кекс в рот, Виктор от радости причмокнул губами.
Когда-то он также причмокнул губами в миллиметре от щеки своей однокурсницы, Лоры Доуз. Он уже три года засматривался на ее сладенькую фигурку, донельзя напоминающую эскимо на палочке в анфас и авокадо в профиль. Может, Лора Доуз сама не понимала обилия вкусовых ощущений, заключенных в ней, но Викки-то прекрасно понимал. Поедая в университетской столовой прохладный, обрамленный колечками жира суп, Виктор ни на миг не упускал из поля зрения Лоры и ложка за ложкой поедал и ее: от корней золотистых волос, ну точь-в-точь зажаристой корочки картошки, до кончиков белых ногтей - очищенного миндаля, который очищают, чтобы приготовить из него марципан. Когда эта ассоциация покорила мозг Викки, он потратил все деньги, выклянченные у мамочки, на пять коробок марципанов и еще долго, в течение месяца или двух, угощался этими сладостями, особенно умопомрачительными, когда рядом проходила Лора Доуз. И надо же было так прекрасно случиться, что в тот день, когда Виктор доел последний марципан, он еще и перепутал дверь в мужской и женский туалеты - и, как результат, нежданно-негаданно, столкнулся с Лорой Доуз. Пока Лора, словно вишневым соусом заливалась краской то ли смущения, то ли негодования, Виктор притеснил ее обратно в кабинку и втянул носом зловоние уборной - но ему было все равно, ведь весь смрад университетских туалетов скрашивал невиданный запах Лоры - запах булочки с корицей. Лора взвизгнула, словно курочка, которую схватили, чтобы ощипать и приготовить супчик или гриль, а Викки врезался лицом в ее чудные грудки, целомудренно стянутые свитером - два шарика желе, упругого и ароматизированного какими-то дешевыми и жутко вредными добавками. Увы, в следующий момент макушку Виктора ждало соприкосновение с увесистой сумкой подруги Лоры - вонючего пережаренного шашлыка - и Викки пришлось запивать так и не отведанный марципан "Лора Доуз" водой из унитаза.
Виктор облизал губы и пощипал простыню, подбирая крошки. Ничто не должно быть утеряно. Пустое расточительство всегда его раздражало, слишком уж часто он с ним сталкивался.
Мамочка спускала денежки на шмотье, бабка Эльза, пока еще была жива - на бутылки и чулки, дед - просто куда-то прятал то, что выменивал за пустые бутылки жены: пенсию ему не платили то ли потому, что в своей жизни у него никогда не было постоянной работы, то ли потому, что большую часть этой самой жизни он скоротал на тюремных нарах за то, что в молодости прикончил пса своего соседа - тот слишком громко лаял. А потом и самого соседа - тот слишком громко возмущался.
Так вот, деньжата куда-то уплывали, а Викки быстро выучился считать: с того момента как в школе он опустил в автомат три монетки, чтобы достать шоколадный батончик за две с половиной монетки - но сдачу, в отличие от батончика, жадный автомат зажал. В тот самый момент, когда Викки отчаянно выбивал из чрева бездушной машины свои законные деньги, в его голове сложилась вот какая картина: батончик стоит две с половиной монеты, значит, если он будет каждый раз терять по половине монеты, то со временем он потеряет целый потенциальный батончик. Этот вывод был равносилен трагедии, как и открытия типа того, что мамочка снова купила дорогущее молоко за пятьдесят, когда в соседнем магазине по акции продается молоко за сорок два, а за семь можно с чистой совестью положить себе в карман пол плитки шоколада. Или три пачки жвачки. Но жвачку Викки в принципе презирал. Жалкая замена настоящей пище. Словно Эдди Пролкс - жалкая замена настоящему другу.
Эдди Пролкс вполз в жизнь Виктора Баррика словно переваренный кисель, лениво приподнимающий крышку кастрюли и мерно капающий на плиту. Эдди был кривозуб и очкаст и пах то ли борщом, то ли собачьим дерьмом, но Виктора вполне устраивало такое знакомство - ведь на фоне Пролкса он мог похвастаться и ростом, и какой-никакой осанкой, и адекватным выражением лица. Эдди был жутко худощав и, казалось, вообще не испытывал к еде какого-либо интереса. Это Виктора оскорбляло. Глядя на нескладного Пролкса, Виктор со временем начал чувствовать некую ответственность за это недоразумение природы и стал своеобразно покровительствовать Эдди, хоть Эдди успевал по всем дисциплинам (кроме физкультуры) куда лучше Викки. Как-то Виктор, благополучно списав у Эдди работу и получив зачет, сидел со своим приятелем в кафе, глядел на него и думал, какой же Эдди хороший малый. Но не ест. Не ест, не ест, не ест. "Детишкам надо кушать" - так говорила бабка Эльза и засыпала аквариум с рыбками сухим кормом для кошек. Аквариум засорялся, и рыбки дохли. Бабка Эльза вылавливала их и жарила на ужин. Викки, вспоминая об этом, не мог отрицать, что ему нравился вкус тех рыбок. Поэтому он закономерно спросил у Эдди, любит ли тот рыбок. Эдди отвечал уклончиво, а Викки привык слышать прямой ответ на его вопросы. Поэтому он, посмеиваясь, взял Эдди под руку и со словами "Как так, ты не разу не ловил рыбок?" поехал с ним на речку. К слову, Викки был мастер ловить рыбку. Поэтому за какие-то часа три приятели наловили уже целый рюкзак рыбы, точнее, ловил Викки, а Эдди сидел на берегу под ивой и брезгливо отворачивался, когда Викки, зашедший в воду по колено, вдруг резко нагибался и голыми руками хватал скользкую речную живность, в мгновение ока ломал пополам и бросал в жерло рюкзака. Откуда у Викки была такая способность - голыми руками ловить рыбу? Может быть, от деда, который, будучи практически слепым, в темноте перебирался по дому и ловил за шкирку или проворного Викки, вздумавшего ночью похомячить печенья, или нерасторопного дядюшку Нусэдвардса, в кои-то веки собравшегося устроить ночь любви с очередной подружкой за диваном в гостиной. И вот теперь сам Викки также ловко ловил рыбку и исподтишка поглядывал на Эдди Пролкса, который преступно не выказывал никакого интереса к происходящему. Отбрасывая в уже переполненный рюкзак очередную рыбу, Викки вновь оглянулся на Эдди и вдруг понял, кого же Эдди ему напоминает: длинного угря - единственную рыбешку, которую Виктору редко когда удавалось поймать. Викки подошел к Эдди и попросил того развести костер, чтобы жарить рыбку. Эдди с радостью воспользовался возможностью уклониться от лицезрения расправой над рыбкой, которую не замедлил устроить Викки. Костер был сложен, зажжен и раскочегарен, но тут выяснилось, что у приятелей нет котелка или хотя бы сковородки, чтобы зажарить рыбку. Но тут Викки вспомнил, что Эдди весь день таскал с собой странный продолговатый жестяной предмет, и предложил воспользоваться им в качестве посуды. Эдди неожиданно воспротивился, заявив, что это - подарок для его бабушки, какая-то самодельная ерунда, которую Эдди сварганил в свободное время. Виктору было как-то совсем неинтересно слушать эти жалкие отговорки: запашок свежей рыбки как бы сам собой напрашивался на продолжение вечеринки, а потому как-то само собой получилось, что Викки отобрал у Эдди эту странную штуку, стукнув ею упрямца по голове. Эдди отвалился на пару часиков, в течение которых Викки пировал наловленной рыбкой. Однако, проходясь зубами по косточкам рыбок, Викки отчего-то понимал, что рыбка ему уже не так вкусна. Или недостаточно пикантна для такого чудесного вечера на берегу залива, после сданного зачета, рядом с единственным приятелем, вполне претендовавшим на звание друга. В апогей сладостных мыслей о прелести жизни до ноздрей Викки дошел странный запах, сначала показавшийся просто отвратительным. Но вскоре Викки вспомнил чудесный день, давным-давно отлетевший в прошлое, день, когда мамочка с папочкой поехали на озеро и жарили там мясо в углях и угощали им своего сыночку. Сладость воспоминания приправлялась еще и тем, что оно было единственным, которое свидетельствовало Викки о том, что когда-то у него был отец. И вот теперь этот запах - разве не сам папаша вдруг решил присоединиться к сегодняшнему пиршеству своего подросшего сыночка? Поэтому Викки еще некоторое время наслаждался запахом, который уже не казался ему ужасным или даже странным - это был запах из детства, самого настоящего детства, и Викки от радости даже прикрыл глаза и просидел так, пока ночь совсем не опустилась на берег залива. Костер за спиной Викки уже потухал, время было позднее, и Викки, потянувшись, обернулся, чтобы сказать Эдди собираться. Он был уверен, что Эдди уже давно пришел в себя и теперь просто сидит и дуется, объявив ему, Викки, бойкот. Однако Эдди нигде не оказалось. Оказалось лишь то, что осталось от Эдди - запекшееся обуглившееся мясо. Виктор с минуту смотрел на то, что еще днем было его приятелем и пытался сообразить, как так получилось, что в какой-то момент огонь от костра перекинулся на руку Эдди, а затем - на всего Эдди в целом. На дрянного Эдди. На плохого Эдди. Эдди вздумал покинуть Виктора. Эдди и Викки же были не разлей вода. И тут вдруг только из-за того, что Эдди, видите ли, не нравится, когда убивают рыбешек, он готов был предать Викки. Это нехорошо. Нехорошо! Хорошо то, что Эдди не успел уйти далеко. Значит, есть возможность примирения. Дружеских объятий и полного слияния родственных душ. И чем дольше Виктор смотрел на то, что осталось от Эдди, тем яснее он понимал, что иного выхода нет. Он просто не может отдать Эдди кому-то еще. Чужим, чужим людям. Эдди нужен ему, только ему, ведь каждому нужен хороший и преданный друг. Необходимо попробовать на вкус дивные дружеские отношения. И Виктор попробовал.