Но нет, не получается.
Где ты там, моя малышка?
Это так далеко, что я почти не чувствую твое присутствие.
Возвращайся, пожалуйста.
Ну, хочешь, перетрахай там всех этих финских боев мне в наказание, но только возвращайся, живи здесь, рядом…
— Дэнчик.
— М.
— У нас тут какой-то литературный вечер придумали. Ну и сам понимаешь, добровольно-принудительное участие. Ты же со стихами дружишь, давай я тебя запишу. Есть что почитать?
— Есть… — задумчиво вздыхаю. — «Когда ты вернешься — будет много цветов… И я буду молчать, у меня не будет слов… Когда ты вернёшься — я коснусь твоих рук… Наверно станет слышен под рёбрами стук… Когда ты вернешься — будет все как хочешь ты… Будут смех, и слезы, друзья и цветы… А пока ты там с кем-то… где-то ебешься… А ЭТО… Это все БУДЕТ ПОТОМ, КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ… — хриплю я, закрывая глаза.
Сержант цокает.
— Вот ты конченный, Корниенко.
— Не пойдет?
— Иди в пень!
Ну нет, так нет.
— Корниенко! — заглядывает прапорщик Красько. — К Коновалову на кардиограмму.
— Неделю назад делали…
— Малышкин сказал без нормальной кардиограммы он тебя на трассу не выпустит. Так что давай, стучи там ровно. А то пацаны на марше без тебя от скуки сдохнут.
Кабинет нашего Коновала напротив кабинет Малышкина. В одной рекреации. Между ними диванчик и фикус. Напротив — лестница…
Захожу, стягиваю тельняшку, прячу в карман цепочку с крестиком.
Он слушает меня сначала фонендоскопом.
— Ты чего — бежал сюда что ли? Или сиди, отдыхай, дыши глубже. О хорошем думай! Понял?
Выгоняет меня на диван в рекреацию.
Смотрю на часы — девять тридцать. Наших сейчас уже строить пойдут.
Малышкин поднимается по лестнице с детской курткой в руках. Говорит по телефону. Следом за ним семенит Мила.
Он заходит в кабинет, а она останавливается передо мной.
Мила в нежно-голубом костюме феи. С локонами, короной, блёстками на лице и с волшебной палочкой в руках. На конце палочки — звезда, оформленная голубым лебяжьим пухом. Фея, феей, если не знать, что злыдень. Даже на щечках ямочки.
— Чо сидишь?
— Дышу…
— Зачем все такое чёрное? — тыкает мне волшебной палочкой в грудную мышцу.
— Там картинки неприличные были. Пришлось забить.
— А что там было?
— Тут череп с сигаретой. А тут тетка голая.
— А вот тут была… — тыкает мне в скулу. — Сердечко. Где?
Теперь там шрам.
— Свёл лазером. Выжгли короче.
— Зачем?
— Разонравилась… — пожимаю плечами.
— А это что за дырка? — тыкает в печень.
— А это я такой как ты был. Меня одного дома оставили, а я с лестница упал и напоролся на кованный пик стальной от камина. Чуть не умер. Операцию делали…
— А мама где была?
— А мамы у меня не было. Бабушка была. Потом умерла…
— Так ты сиротка? — смотрит с сочувствием.
Фыркаю от смеха.
— Нет. Отец-то есть у меня.
— А хочешь булочку с грусникой?
— С грусникой?.. Очень хочу. Грусника — это моя любимая ягода.
— Правда?
— Угу…
— А тут мама напекла, они ещё горячие.
Вытаскивает из новогоднего пакета коробочку, обернутую полотенцем. Разворачивает, там фольга. Открывает…
Оу… Запах-то какой!
Сглатываю слюну.
В коробочке маленькие булочки-розочки. Утыканные потекшей брусникой и залитые сверху сгущенкой.
— Ешь… — повелевает мне Мила.
Ем… Вкусно!! Горячие.
— А ты чего здесь делаешь?
— А у нас утренник был… Папа потом к себе забрал. Мамы дома нет. А мне тоже дома одной нельзя… — присаживается рядом, машет ногами в валенках. — Я пакостная.
Сижу поедаю сочные крохотные булочки.
— Чего там напакостила? Рассказывай…
— Последний раз?
— Ну, давай, последний.
— Папе надо было ехать тогда на смотр.
— Парадный смотр?
— Ага…
— У нас под крышей голуби живут. Я хотела их приманить на балкон.
Поднимается с дивана и красиво вышагивает, изящно взмахивая палочкой.
— Взяла крупу, хлебушек… Насыпала. Голуби прилетели и забили весь балкон.
— Тоже мне пакость, подумаешь.
Малышкина останавливается напротив меня.
Наставляет на меня с свою волшебную палочку.
— А у папы на балконе китель висел для парада. И они его весь… о-бо-сра-ли! — удрученно и брутально выдает эта воздушная фея.
Пережеванная булка встаёт в горле. И лезет во все места, кроме положенного. Давлюсь булкой, смехом и кашлем. Из глаз брызгают слезы.