— Ладно, извини, — смягчаюсь и пытаюсь поговорить с ним нормально, может он все-таки не такой, каким кажется на первый взгляд, — что ты хочешь предложить?
— Я могу уже завтра оплатить твоей бабушке операцию в лучшей клинике области, ей предоставят отдельную палату и особое наблюдение, — он молчит, смотрит на меня проницательными взглядом, а я уже боюсь услышать, что потребуется от меня взамен.
— Звучит заманчиво и что я должна сделать?
— Сущий пустяк, — загадочно улыбается, — я хочу предложить тебе работу. У меня уволилась домработница, это всего лишь на один месяц, пока я ищу ей замену.
В целом, все не так страшно, как я думала и даже, кажется, что слишком легко, только вот подозреваю, что в этом есть какой-то подвох и я не ошибаюсь.
— Только есть ещё одно маленькое условие, — добавляет Рафальский, показывая большим и указательным пальцами размер этого нюанса, — ты этот месяц будешь жить у меня.
— А называть мне тебя нужно будет — Мой повелитель? — снова вспыхиваю ненавистью, — спасибо, до свидания, а лучше — прощай! — Дергаю дверную ручку, чтобы вырваться наружу, но мое запястье ловят сильные пальцы, отчего я сразу вздрагиваю.
Смотрю на его руку и не понимаю, почему от этого прикосновения так горит кожа. Чувствую, как тело обдаёт мелкой дрожью, я поднимаю глаза и вижу чёрный, выжидающий взгляд.
— Лопушок, всего месяц, — уголок его губ дёргается и он отпускает мою руку, — можешь подумать до вечера, я напишу. И да, комната у тебя будет своя, а ещё — сможешь даже ходить в университет, я не против, если будешь успевать делать дела.
Глава 7
После разговора с Рафальским я взглянула на часы и на всех парах помчалась на остановку, чтобы успеть к бабушке в больницу. Когда я вошла в палату и увидела пустую койку, то на какой-то момент у меня перед глазами остановился весь мир. Я почувствовала как сердце перестало биться, а в горле образовалась пробка, которая не давала сделать даже короткий вдох.
Поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с бабушкиной соседкой по палате, пожилой женщиной тут же встревоженно спрашиваю:
— А-а где? — невнятно бормочу едва слышно, боясь услышать ответ, но она ничего не успевает сказать, потому что у меня за спиной раздаётся мужской голос:
— Валентина
Оборачиваюсь и, сквозь густую пелену, вижу перед собой седовласого мужчину, в белом халате. Он подходит ближе, кладёт на мое плечо руку, а я с глубокой надеждой смотрю в его светлые, непроницаемые глаза и несмело спрашиваю дрожащим голосом:
— Где моя Бабушка?
— Татьяна Александровна в реанимации, ее состояние стабильное, кризис миновал, хорошо, что это случилось в больнице, под наблюдением врачей, случись такое дома, боюсь, что скорая могла бы не успеть, — он говорит официальным тоном, но мне удается уловить в его голосе ноты сожаления.
— Что с ней? К ней можно? — произношу с трудом, потому что на грудь по-прежнему давит кулак страха, не позволяя сделать глубокий вдох.
— Нет, к ней сейчас нельзя, — отвечает решительно и спокойно, — Валентина, вашей бабушке нужна операция и если раньше я не мог дать вам прогнозы, то сейчас, к моему сожалению, у вас не так много времени.
— Сколько?
— Недели две — это максимум.
— Я вас поняла, — задумчиво опускаю глаза в пол и делаю шаг в сторону, чтобы уйти, но тут же у себя в голове принимаю решение, которое, на мой взгляд, единственное и верное. Оборачиваюсь, чтобы уверено добавить, — я найду деньги в ближайшее время.
Из больницы я выхожу потерянной, с чувством ответственности перед своей семьей. Бабушка — это единственный человек во всем мире, который меня любит и нет никого в этой жизни, дороже ее.
Пусть Рафальский издевается надо мной сколько влезет, но я должна сделать все, что в моих силах, я должна оплатить эту операцию.
Ужиться под одной крышей с самонадеянным хамом — будет непросто, но я готова. Другая бы на моем месте скакала от радости, как кузнечик, что ей выпал шанс быть круглосуточно рядом с самым популярным парнем в университете, но меня ни чуть не радовал этот факт, даже наоборот.
Он снова добился своего, а я вынуждена быть марионеткой в его руках. Целый месяц безоговорочно прислуживаться, готовить и убирать за ним, унижаться и потакать, и как бы сейчас не взвывала моя гордость, у меня не было другого выхода. Иногда обстоятельства сильнее нас, это как выпить горькое лекарство — противно, но необходимо. Вот и я должна наступить на горло собственной гордости, ради здоровья моей единственной бабушки, но на душе от личного убеждения легче не становится, там сейчас как-то нравственно скверно и грязно.