Ты любила слякоть и всю эту весеннюю грязь, все эти лужи и тающий снег.
Мастерить весь вечер семнадцать бумажных корабликов и на рассвете семнадцатого числа пускать их по ручейкам, радуясь началу весны, настоящей весны. А я любил, когда ты была счастлива.
Но перестала. Перестала делать кораблики, перестала встречать рассвет, перестала радоваться весне. Но я не перестал любить тебя.
Было много красивых рассветов, но тебе они перестали быть интересны. Вода тебе нужна была лишь для того, чтобы утопиться, теперь не для корабликов.
Ты любила желтые свитера и лимоны, ярко-желтые и кислые-кислые. В нашем доме всегда стояла тарелка с дольками лимона, которые ты всегда нарезала перед работой.
Сейчас их нарезаю я, но не ем, потому что терпеть их не могу. Но я люблю тебя, поэтому по-прежнему покупаю их.
Желтые свитера сменили черные и серые. Желтые свитера больше не висели в шкафу, бережно повешенные на вешалки, желтые свитера больше не были сложены ровной, аккуратной стопкой на краю дивана. Тарелка пустовала, потому что ты перестала наполнять ее дольками лимона.
Ты сожгла свои некогда любимые желтые свитера. Кидала в стену чашку, в которой налит сладкий, с тремя ложками сахара чай с кислым-кислым лимоном, переворачивала в истерике стол. Кричала и плакала. Плакала и кричала.
Ты любила ходить с распущенными волосами или неаккуратным, сделанным на скорую руку, пучком.
Но одна непослушная прядка вечно выбивалась, ты всегда, всегда убирала ее за левое ухо. Я любил твои волосы – растекающиеся по твоим плечам горячей карамелью.
Ты больше не ходила ни с распущенными волосами, ни с пучком. Единственной прической, которую ты заплетала, стала коса. Идеальная, такая, в которой прядка к прядке. Больше нечего было заправлять за ухо. Я любил твои волосы, больше не растекающиеся карамелью.
Я продолжал любить их, даже, когда они потускнели.
Пучками выдергивала волосы, рвала их, не слыша мои слова. Я пытался докричаться до тебя, но ты только сильнее вцеплялась в них руками. Они падали на пол. И я не в силах был остановиться тебя.
Ты любила пить кофе, сидя на ступеньках и смотреть на ночное небо. Благодаря тебе я узнал, где находится большая медведица и созвездие стрельца. Ты любила звезды.
Но сейчас я смотрю на них один. Без тебя.
За место кофе пришли сигареты. Сначала одна. Потом две. Три… Ночное небо больше не было интересно тебе, его заменил белый потолок над кроватью, в который ты теперь смотрела часами, так же, как когда-то на звезды…
Откуда эти раны, дорогая, на твоих руках? Зачем?! Зачем ты тушила эти бычки о свои руки? Ты думала, что причиняешь боль только себе.
Но своими поступками причиняла ее и мне.
Ты любила рисовать, особенно карандашом и особенно пионы. Иногда, когда у тебя было особенное вдохновение, так я его называл, весь пол был усыпан листам с набросками, а посреди всего этого хаоса сидела ты, рисуя очередной шедевр.
Мне не хватало твоих рисунков, не хватало пионов. Акварель, гуашь, мелки, карандаши, разнообразные кисти, мольберт, бумага и все, что когда-то не могло и пары дней пролежать без использования, переместилось на чердак. Ты больше не хотела рисовать.
Но все же ты достала все с чердака. Я был рад, думал, что потихоньку, но все станет так, как было.
Но ты вернула вещи лишь для того, чтобы в клочья разорвать и разбить.
Уничтожить еще одну часть себя.
Ты любила смотреть парное фигурное катание и представлять себя фигуристкой.
Однажды ты ушла в магазин за хлебом, а вернулась с коньками и, конечно же, без хлеба.
Уже на следующий день ты вытащила меня на каток. Тогда ты была так счастлива.
Ты плакала, когда убирала на антресоль коньки. Плакала, потому что не хотела, но убирала. Голубые с белыми шнурками. Ты убрала их и больше не доставала. На телевизоре заблокировала все спортивные каналы.
Лезвие. Но не от коньков. Лезвием ты резала вены. В слезах и с окровавленными запястьями я застал тебя, когда вернулся с работы, с лезвием в руках…у твоих ног стояли голубые с белыми шнурками коньки.
Ты любила шоколадные конфеты в красивых обертках. Как-то ты решила собрать свою коллекцию фантиков. За несколько месяцев ты насобирала два пакета, не без моей помощи, конечно.
Не было теперь и шоколадных конфет. Ты выкинула свою коллекцию. Ты выкинула то, что так долго собирала, и я не знал, почему.
Я не знал, почему ты все это делала. Но знал, что ты была больна. И тебя надо было спасать.
Мне пришлось отдать тебя. Потому что я не мог помочь тебе, а они, врачи, могли. И я поверил.
Меня почти не пускали к тебе. Я готов был выламывать двери психиатрической больницы, но какой в этом был бы толк? Меня бы все равно не пропустили.