- Сэм уже уснул? - почувствовав смятение Купер не знал с чего начать и чертыхнулся про себя. В кое-то веке им овладела неуверенность.
- Да, - последовал короткий ответ.
Запустив пятерню в волосы Купер взъерошил их, после чего устало провел ладонью по лицу. Пауза могла бы показаться неловкой, но была просто необходимой, чтобы не выпалить лаконичное «прости» и придать этому слову дешевизны.
- Мне очень жаль, Хоуп. Я не хотел тебя обидеть сегодня утром.
Тот факт, что Бенедикт произнес это глядя прямо в глаза этой маленькой женщины с железобетонным характером, произвел должное впечатление на Хоуп. Она прищурилась выражая сомнение.
- Купер, нам с тобой не пятнадцать лет. Делать мне больше нечего, как лелеять обиду к тебе! Мы взрослые люди, ну хотя бы одна из нас.
Уголок его губ почти дрогнул в улыбке, но «взрослое» заявление ничуть не вязалось с тем, что плескалось в глазах Хоуп. Обида! Самая натуральная, сильная, такая, какая бывает причиной кровной мести.
- Так что прекрати этот балаган с возложением цветов к двери моего кабинета.
Бенедикт подловил себя на мысли, что немного наглости в манере разговора, Хоуп не повредило бы. Сразу стало намного проще с ней вести диалог, а тут только снисхождение и та самая жалость, которую эта женщина не позволяла себе применять. Лучше уж обида и злость, но не этот странный коктейль эмоций, который почти унижал.
Внезапно Купер резко выпрямился и тут же поморщился от того, что его спину пронзил сильный спазм, к тому же его извинения не возымели должного эффекта и эта данность не на шутку его взбудоражила, если не сказать, что огорчила.
- Да, это тебе не жим гантели лежа. Здесь самые неудобные способы поднятия «тяжестей», а про статичные нагрузки, вообще, молчу. Езжай домой и отдыхай. Я сегодня побуду с Сэмом, а порывы героизма прибереги, у нас тут всякое бывает.
Тревога на мгновение заставило Хоуп спросить у Бенедикта где у него болит спина. Это был древний женский инстинкт заботы и как бы она не старалась отрицать очевидное — упоительное, горьковато-сладкое чувство сильной юношеской влюбленности то и дело всплывало в глубине души, не смотря на то, что его причина не обладало теми моральными качествами, которым полагалась быть первичными для возрождения теплых чувств.
Бенедикт так и остался стоять в коридоре, в полном одиночестве, с новым странным чувством наперевес — он и не предполагал, что с ним случится огромная редкость — проявится уважение, вперемешку с интересом к женщине, далекой от стандартов физической красоты.
Тем не менее, Хоуп Ванмеер была одной из немногих людей, глядя на которых, видишь человеческий гений и личность, глубину которой трудно постичь, от того и хотелось находиться в ее присутствии как можно дольше, слушать, наблюдать, подмечать особенности, как- будто в одном человеке открывалась целая вселененная. И это была уже иная, не подвластная времени красота и новая сущность.
Ближе к утру, мальчик, к которому приходил вечером отец Луис скончался. Сэм об этом догадался, когда заглянул днем в его палату. Дверь была открыта настежь, а медсестры уже успели застелить свежее белье. Безупречно расправленное покрывало, без единой складки навеяло больше страха, чем если сейчас отсюда доносились вопли и крики. Но нет... ТОлько тишина и пустая кровать, на которой почти можно было прочитать слово - "СЛЕДУЮЩИЙ".
Глава 11
«Причина ее неразговорчивости даже с друзьями, это сотни тысяч слов, которые она без устали отдает детям и их родителям, а вовсе не высокомерие.
Вздернутый подбородок — попытка не поддаться пронырливой сонливости, которая только и ждет момента, чтобы накинуться на свою полуживую жертву после тридцати шести часов рабочей смены с перерывом на сон в сорок минут.
Скупость эмоций в облике — это не холодность, а барьер, который и без того держится чудом, чтобы не сломить подобие нормальной психики».
С каждым проведенным с отделении днем, Бенедикт делал новое открытие к портрету Хоуп. Он вносил коррективы в тот образ, который въелся в его память еще со школы, но к сожалению, столь пристальное изучение перемен в характере худой замкнутой девочки, которая чудом преобразовалась в противоречивой персоне, не скрылось от глаз проницательной публики работников отделения.
Улыбчивая Люси, вызывающее поведения которой всегда балансировало на опасной грани, совершенно стушевалась. Впрочем, все было закономерно. Дружба с Хоуп не была попыткой выглядеть ярче на фоне неприметной внешности подруги. Наоборот, фокус срабатывал в противоположную сторону, что носило характер феномена и Бенедикт Купер не стал исключением.