Старуха призвала своего безотказного помощника. Первым делом отправившись на кухню и вооружившись увесистым ножом. Она явно слышала мужской голос и тяжелые шаги около двери, только Гард радостно вилял хвостом, когда принюхался.
Сквозь отворенное окно, Уна прислушалась и с облегчением услышала голос внучки. В коем-то веке, он звучал почти беззаботно, присутствовал даже неделикатный похрюкивающий смех, от которого пиликающие в саду сверчки то и дело затихали.
Откинувшись на мягкую спинку, Бенедикт зачарованно прислушивался к едва слышному шелесту листвы, мягкий ветер с залива нес ментоловую прохладу и вовремя спохватившись, он снял с себя пиджак и укутал Хоуп. Возражений не последовало.
- Стоит только замолчать и мысли возвращаются к проблемам. Сегодня мне ненадолго удалось отвлечься. Жаль, что совершенно не хочется спать, но впереди длинный день.
- Ты прав, - голос Хоуп отозвался эхом. - Но, кажется, я знаю, чем тебе помочь!
***
Превозмогая усталость, Альберт корил себя за то, что никак не мог поступиться личным комфортом и заткнуть снобизм куда подальше, чтобы не пользоваться личным транспортом. Глаза слипались, и несколько раз машина опасно виляла на дороге.
Мрачное выражение лица и опухшие от суточной смены веки дополняла гримаса боли, которая то и дело рвалась наружу. Сколько нотаций доктор Ванмеер прочел своей дочери относительно личного отношения с пациентами, невозможно было сосчитать. Соблюдать дистанцию было жизненно важным условием работы, особенно учитывая их специализацию.
Накануне вечером, Сандра тихонько подсунула на подпись папку о переводе двоих пациентов в местный хоспис. Оба пожилые люди. Мужчина и женщина. И если у последней была семья, количество родственников, которой превышало две дюжины человек попеременно снующих в отделении, чтобы окружить заботой и вниманием старушку, то с мужчиной было все печально.
Не унывающий мистер Хаксли, со свойственной ему стойкостью духа, принял весть о том, что опухоль перешла в метастазы по всему организму. Альберт видел, как этому мужчине хотелось выговориться, поделиться страхами, но суровый вид хирурга и холодное, лаконичное обращение избавляли доктора от подобных бесед, каждый раз подкладывая на сердце крохотный, но страшно тяжелый камень. Со временем попытки завести беседу, сошли на нет, от чего Альберт испытал облегчение, но в душе понимал, что нарушает все догматы собственной веры. Как жаль, что верный друг — падре Луис был занят до той степени, помогая пострадавшим от урагана, что даже небольшая часовня была отдана для временного размещения эвакуированных.
Сбившись со счета, Альберт давно смирился с тем, что его совесть строит по-детски высокую и шаткую конструкцию из этого нерадостного стройматериала и настанет тот час, когда все рухнет и стиснет его грудь так, что продышаться будет нельзя. Не добавлял радости и тот факт, что мать уже завтра должна была отбыть в Амстердам.
Уна отправится прямиком в дом престарелых. Чтобы избежать лишних переживаний Альберт строго запретил Мегги рассказывать Хоуп о том, что его мать два раза искали по району. Старуха забывала принять лекарства и уходила выгуливать своего питомца, отчего в скором времени терялась и непременно кричала, чтобы ее не трогали чужие люди, в то время, как в полицейский участок приехал ее родной сын, чтобы забрать домой.
На первый взгляд сегодняшнее утро было спокойным, если не считать, что на крыльце, закинув назад головы мирно спала Хоуп и мистер Купер. Вполне можно было сделать вывод, что оба были мертвецки пьяны, но приглядевшись, Альберт заметил, что у обоих во лбу воткнута тонкая длинная игла с кусочком обугленной ваты на конце. Храп стоял жуткий — двухголосый.
Значит, был расслабляющий сеанс иглоукалывания с ароматерапией.
Молча вскинув брови, Альберт бессильно покачал головой, но внутри тихонько екнуло от представшей картины. Хоуп была не безнадежна в своем упрямом стремлении к одиночеству. Правда, компания была более чем странная.
Стараясь не шуметь, доктор Ванмеер тихонько отворил дверь и зашел в дом. Через пару часов должен был приехать нотариус, чтобы заверить завещание Уны. В гостиной пахло собачьим кормом, освежителем воздуха и апатией, а перед глазами стояло лицо мистер Хаксли — полное смирения и напрочь лишенное сожалений. В такие дни Альберта воротило от людей и прежде от самого себя, укрепляя уверенность в том, что отчуждение есть единственный способ сохранить рассудок. Расстановка приоритетов всегда действовала на него, как лошадиная доза успокоительного, а там и гуманность с совестью тихонько загибались, ведь они были далеко не на первом месте.