Ком в горле, Хоуп пыталась пропихнуть другим комом и хорошо, что рот был занят, в противном случае она бы еще начала судорожно прихлюпывать.
Проблемы никуда не делись.
Они всегда ждут ночи...
Желательно часиков до двух до трех и когда клиент теряет бдительность, они окружают свою жертву и начинают свой жуткий хоровод, которым сводят с ума, выжимая последние силы.
Из полумрака вынырнула фигура, облаченная во все черное.
Стул рядом с Хоуп шумно выдвинули из-за стола и худая, морщинистая рука поставила рядом с женщиной стакан воды, в другой руке человек держал яблоко.
- Наверное, сыра мало положили? - прозвучал по-отечески добрый и сочувствующий голос падре Луиса.
Хоуп даже не попыталась смахнуть слезы с лица и придать себе хоть какой-то презентабельный вид: полный рот пиццы и чуть ли не вырывающиеся сопли были самой настоящей правдой, иллюстрацией ее внутреннего состояния, которое изредка стоило являть миру во всей красе и падре Луис это знал.
Пока ее голова совершала мелкие кивки, таким образом отвечая на риторический вопрос, священник пододвинул ей поближе стакан с водой и устроился рядом.
- Так я подумал... Ну, ничего, ничего! Наладится все в скором времени, куда же деваться?!
Падре Луис громогласно откусил от большого яблока и ритмично зажевал, пока доктор Ванмеер, уткнувшись в его плечо проходила сеанс своеобразной психотерапии. Ведь он знал наверняка, что эта несгибаемая, с железной волей женщина была на поверку ребенком, который до сих пор нуждался в участии самого дорого человека в ее жизни — матери.
Хоуп так и застряла в возрасти девятнадцати лет с дырой в душе и полным неприятием того факта, что она должна продолжать жить и делать вид, что пришла в норму. Тайну исповеди отец Луис соблюдал строго, никаких советов не давал, если его об этом не спрашивали, а наводящих вопросов тем более, но Альберт Ванмеер видел своего единственного ребенка насквозь и не представлял, как ей помочь. Любить сильнее, он просто не мог... Падре Луис знал, какие демоны вьются около Хоуп, как и то, что она не собирается их разгонять.
Ему ничего не оставалось, как просто быть рядом с этой прекрасной женщиной, чтобы хоть немного разделить ее непомерную ношу, которая была всего лишь попыткой возродить в себе самое непередаваемое чувство — материнской любви.
8 глава
- Да, мистер Стеллинг, огласки удалось избежать. Объект не проинформирован. Берусь утверждать это лично, так как доктор Ванмеер находится под моим наблюдением. Телефон, компьютер. Разумеется, домашний тоже.
Приятным отработанным голосом секретаря Сандра Веласкес разговаривала по телефону, в котором не было выхода в интернет, его невозможно было прослушать, ведь ставить жучок на таксофон, расположенный неподалеку от медицинского центра Вашингтона было просто нецелесообразно.
Она разговаривала со своим настоящим непосредственным начальством крайне редко и подавала короткие отчеты, до недавнего времени практически не содержательные, пока не произошел случай, которого они так долго ждали.
Поправив солнцезащитные очки, Сандра промокнула пот, выступивший на лбу, и спустилась к шее. Она любила солнце, это даже для фанатки загара, зной царивший в полдень, казался невыносимым.
- Прекрасно! Необходимо выяснить, на что он нацелился, и мы создадим спрос. . Как и прежде в приоритете полная конфиденциальность, спугнуть, как в прошлый раз ни в коем случае нельзя, мы не знаем с кем объект в сговоре. И нам нужно узнать счет, не мне давать Вам советы мисс Веласкес, но информация должна быть предоставлена в ближайшее время, счет идет на дни. Личные вещи, записные книжки... Дома хранить такую информацию он не будет... И, да! Передайте файл на цифровом носителе. Его не проблемы заполучить?
Девушка отдернула с тела, прилипшую тонкую ткань блузки и немного ее встряхнула.
- Нет, конечно.
На другом конце трубки послышались короткие гудки.
Сандра привыкла к подобному завершению разговора, девушка только пожала плечами, куда больше ее волновало состояние доктора Ванмеера.
Альберта.
Самого невероятного человека, которого она когда-либо встречала. Их связывала только работа и ни разу, этот мужчина не позволил себе фривольность по отношению к ней — красивой, легкомысленной и глуповатой секретарше, которая лишь усилием воли подстраивалась под настроение и сложный характер своего начальника, но теперь самая ничтожная эмоция, которая редкой гостьей мелькала на аристократично красивом лице знаменитого хирурга, была чуть ли не самым полным отчетом о его внутреннем состоянии.