Итак, тут утверждается настоящая дружба, и она становится «болтовней»? Это больше, чем сплетни, но нечто родственное. Это обмен информацией без явного страха за последствия. Можно совершить ошибку, ничего не случится. И всё это происходит за несколько дней. Но время покажет. Для меня это схвачено в одном коротком имейле от Кэти (хотя она в какие-то моменты называет их «письмами», а в другие пишет, что у вас, как в Сан-Франциско, тяга к быстрому обмену имейлами без устали): «У нас уже почти чат. Я, конечно, не жду ответа на историю про Матиаса; просто говорю по привычке, где я нахожусь, потому что много езжу, и если об этом не говорить, то я типа нигде. Нужно познакомить тебя с мотоциклами… это один из немногих наших уцелевших мифов. А вообще я думаю, что мифы возвращаются. Возможно, ты это называешь священным. Классно, что тебе комфортно рядом с книгами. У меня их тысячи».
Вот поэтика в действии. Групповая поэтика — ты и Кэти и то, что входит в ваш круг (для Кэти — американский рестлинг как перформативное искусство) — но и твоя индивидуальная поэтика приватного публичного пространства. Когда Кэти пишет песни для Mekons, она достигает лиризма и мечтает о прозе (хотя она была самым ярким примером того, как ткется и собирается поэтическая лирика!). Ты, Кен, всегда был поэтом в том же смысле, в котором Уорхол был поэтом: ты превращаешь медиа в лирику за их пределами. Как борг: нечто коллективное, но новое и глубоко убедительное. И все таки в тебе нет стремления к насилию и вторжению, как у боргов, — хотя это и затягивает в вопросы коллективного, проблемы коммунизма (как воображали сценаристы «Стар Трека»). Кэти об этом ничего не известно: она практически не смотрит телевизор и всё еще боролась с концепцией «Симпсонов», которых ты уже потреблял как ТВ-ужин. Вспышки и краткие периоды твоих лирических озарений, существующие как ответное в форме заявлений и манифестов (если вкратце — ты делаешь это по-своему) — размежевание с коллективом, в котором ты находишься, анализируя: «Итак, тела мужчин не должны погибнуть, но до известной степени мужские тела — это хорошее основание, чтобы ритуально принести Человека в жертву. В том числе к этому так страстно стремится дрэг. Именно отрицание привлекает внимание к тому, что отрицается». И вопрос не в том, как «это делать», а в том, как этим быть! Лиризм — это переговоры, которые песня ведет о пространстве, высказывание, ищущее свои координаты, до которых (не) дойдет размежевание, все эти приватные пространства (от пёзд, анусов и головок членов до ртов и ушей; от всех укромных уголков в доме и до щелей — узких и не очень), где она может осесть. Я говорю это в ответ на твое заявление для Кэти: «Я не настолько хорошо оснащен как писатель, чтобы писать тупо. Но я могу написать лирику — разгладить поверхность прозы до одной *простой* эмоции. А всё остальное спрятать в архитектонике».
Насколько значимое место здесь занимает битва с зависимостью: от коммуникаций, обмена и прикосновения? Кэти зависима от сна, и ей постоянно не хватает его дозы, а ты — сидишь на новостях и медиа, как джанки. Я был джанки, сидящим на джанки, они — моя доза (в таком повторении — больше всего от мастурбации). Это моя личная иголка в стоге сена, второстепенная линия, которая побуждает к нарциссическому чтению. Кэти, по ее словам, никогда не впадет в подобную зависимость, в отличие от ее близкого друга (хорошая причина). Секс как зависимость? Не думаю. Как ни странно, здесь ее нет. Время от времени это похоже на судмедэкспертизу. Кэти и привилегии, Кен и великая пустота сокрушенного священного, которую нужно безжалостно заполнить, чтобы исчез страх, тень ушедшего бога, что не справился со своим Творением и подвел его, симулякр (чтобы его помыслить). Есть вопросы об «идентичности». Нужно ли «вести себя неправильно» и обсуждать такие необъяснимые побуждения? О статусе и иконах Кэти говорит, отвечая про New York Review of Books: «Я выступаю против них и против The Nation, но читаю с религиозным благоговением. Грешок».